Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная
Шрифт:
— Ты увидишь, я достоин доверия.
— Надеюсь, мы не нажили врага, — промолвила я, когда Титий удалился.
— Глупости. Он ожидал отставки. Ему повезло, что я сохранил за ним командование.
— У тебя не так много командиров, чтобы выбирать, — напомнила я ему.
— Ну уж ему-то замена бы нашлась. Разве Рим оскудел молодыми толковыми воинами?
— Рим, наверное, не оскудел, но от Рима тебя отрезал Октавиан. Там ты людей не найдешь.
— А что, Восток беден талантами?
— Если ты назначишь командира не из римлян, с новой силой
— Да, насчет того, что эти полчища поведет женщина. Ты, мой флотоводец.
Он наклонился и тихо прикоснулся губами к моей руке.
Индийский посол заверил нас: его господин так стремится стать нашим союзником, что желает обручить свою единственную дочь Иотапе с нашим сыном Александром и сделать Александра наследником своего трона.
— Мой всемилостивый царь простирает к тебе твои объятия — так он выразился! — и вверяет свою величайшую драгоценность, свое единственное дитя твоему попечению.
У меня, признаться, сжалось сердце: неужто судьба Александра решится в столь нежном возрасте? Мне вспомнилось собственное детство, когда череда дворцовых переворотов избавила меня от навязанного брака. Но свободу выбора я обрела, только став царицей. Правда, даже эта свобода не была полной, и мне дважды пришлось вступить в формальный брак с двоими моими братьями. Но ни с одним из них я не жила как жена и возлюбленных себе выбирала самостоятельно. Моим отпрыскам рассчитывать на такое везение не приходится.
Сейчас все они пребывали в Александрии в полной безопасности. Цезарион вернулся домой, счастливо избежав ловушек, которые могло расставить для него коварство Октавиана. Я не собиралась отдавать миру своих детей так скоро, однако понимала, что порой у членов царствующих семей нет выбора.
Царь Мидии даже освободил угодившего в плен вместе с обозом невезучего царя Полемона, который направлялся теперь к нам в Антиохию с возвращенными орлами двух перебитых римских легионов.
Теперь оставалось лишь отомстить Артавазду, чтобы восстановить честь Рима.
— Слава императору Марку Антонию и царице Клеопатре! — возгласил главный дворцовый служитель.
Мы с Антонием стояли у входа в огромный зал, украшенный гирляндами вечнозеленых растений и искусственными цветами из раскрашенных сухих камышей. Горело множество факелов и свечей, как в храме. Помещение заполняли римские военачальники, старшие командиры и военные трибуны, сирийская знать и богатые купцы. Мы держались за руки и улыбались, позабыв о недавнем жарком споре насчет того, какие титулы нам использовать.
По правде говоря, это был весьма деликатный вопрос. Антоний одновременно и превосходил царей, и уступал им: как автократор — абсолютный властитель, — он возводил на престолы царей и низлагал их. Но по римскому закону римлянин не мог пользоваться царским титулом, предполагавшим наследственную власть. Что касается титула триумвира, то срок триумвирата истекал через два года, и вспоминать об этом лишний раз явно не стоило. В Риме личность Октавиана недавно провозгласили священной, и он сам называл себя триумвиром все реже. В этой ситуации титул «император», означавший нечто вроде «высшего военачальника» или «главнокомандующего», был хорош своей нейтральностью, и теперь Антоний настаивал на нем.
Наши дни рождения приходились на близкие дни, так что мы могли отмечать их вместе. В начале нового года Антонию исполнялось сорок восемь лет, а мне — тридцать пять. С тяжелым сердцем я начала осознавать, что мой моложавый, полный жизни супруг незаметно приблизился к возрасту Цезаря, каким он был в тот момент, когда мы познакомились. Куда только утекли все эти годы? Как ни банально звучит, они будто пролетели. Перед моим мысленным взором промелькнули образы Антония: вот он кавалерист лет тридцати, вот лоснящийся от масла и пританцовывающий жрец Луперкалий — между тридцатью и сорока, а вот пожалуйста — ему уже под пятьдесят.
«Замедли бег, бог времени! — взмолилась я. — Останови свою колесницу, дай нам передохнуть и оглядеться, даруй одно спокойное мгновение…»
Но я понимала, что жестокий бог никогда не откликнется на эту мольбу. К тем, кто пребывает в его тисках, он еще более беспощаден, чем Титий.
Я повернулась, чтобы полюбоваться на гордый профиль Антония, все еще красивый, все еще властный, все еще говоривший судьбе: «Я сражусь с тобой».
Я высоко подняла руку, намереваясь спуститься.
Странно, но сожалений о собственных пролетевших годах у меня не было — видимо, потому что я не могла видеть их со стороны. Нам всегда кажется, что мы задержали полет времени, что впереди у нас еще много непройденных троп и мы непременно пройдем их до конца…
Грянули приветственные кличи. Мы давно не отмечали наши дни рождения с таким размахом, но сегодняшний праздник отвечал нашему настроению в этот зимний вечер.
Канидий Красс, чье лицо было еще более обветрено, чем обычно, поклонился в пояс. Выпрямившись, он похлопал Антония по запястью.
— Снова в поход, император! — воскликнул он.
— Сам Юпитер дарует нам победу! — возгласил Планк, подняв руку в салюте.
Царь Полемон Понтийский — человек с учтивыми манерами и вкрадчивым голосом — добавил к поздравлениям следующую речь.
— Аристотель в своей «Риторике» пишет, что тело находится в наилучшем виде между тридцатью и тридцатью пятью годами, а ум переживает расцвет примерно в возрасте сорока девяти лет. Это значит, что вы оба, каждый по-своему, достигли наилучшего возраста и находитесь в завидном положении.
— Думаю, это значит, что вместе мы составляем идеальное целое, — отозвался Антоний. — Мой ум и ее тело сосуществуют в полном согласии.
Деллий подошел и воззрился на нас, высоко подняв брови, словно ему предстало некое волшебное видение. На меня его льстивые манеры не производили никакого впечатления.