Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная
Шрифт:
— Может быть, большинству сановников не слишком нравятся цари и правители, которым они служат? — отозвался Мардиан. — В нашем случае имеет место счастливое исключение. Так или иначе, постарайся не слишком задерживаться. Каким путем ты думаешь возвращаться? Когда мне послать за тобой корабль?
Я задумалась, и меня посетила блестящая идея — все идеи, посещавшие меня в то время, казались блестящими.
— Мне не потребуется корабль, — заявила я. — Я последую за Антонием до Армении, а оттуда далеко до моря. Поэтому я вернусь старым маршрутом и заеду в Иудею. Нанесу Ироду дипломатический
Он поднял брови.
— Ты слишком доверчива. Отдать себя в его руки! У него мало причин защищать тебя. Скорее он позаботится о том, чтобы с тобой приключился «несчастный случай».
— Он не осмелится, — сказала я.
Но я знала, что мы с Иродом стали противниками, поскольку я попросила — и получила — значительную часть его царства. По слухам, он пришел в бешенство, узнав о потере столь прибыльных финиковых и бальзамовых рощ в Иерихоне и морских портов на юге Газы.
— Повторяю, ты слишком доверчива! — настаивал Мардиан. — Такой человек способен на многое, если видит угрозу существованию своей страны.
Теперь эти слова возвратились: кто-то постоянно нашептывает их Октавиану, но уже обо мне.
— Тогда в моих интересах успокоить его, — сказала я.
— Если ты не собираешься вернуть Ироду его владения, я не понимаю, что ты можешь ему предложить.
— Мою дружбу.
— Нет, это он должен предлагать тебе дружбу. Конечно, ты хочешь дружить с ним, поскольку ты в прибыли, а он в убытке. Не выигравшему, а проигравшему решать, смириться ли с потерей или враждовать. Принудить можно к покорности, но не к дружбе.
— Ты прав, — согласилась я. — Но встреча с Иродом не опасна.
— Не будь самоуверенной, — возразил Мардиан, но я так и не поняла, насколько он серьезен. Он приподнял бровь, потянулся и переменил тон: — Ты еще не показала мне Дафну, а разве могу я вернуться в Александрию, не увидев знаменитое лавровое дерево? Олимпий будет разочарован.
Да, Олимпий испытывал академический интерес к местам, связанным с чудесными превращениями. Он посетил плачущую скалу, что некогда была Ниобой, изучил дуб, в котором, по слухам, заключена нимфа, и во множестве препарировал подсолнухи, выясняя, отличаются ли они по строению от обычных цветов, ибо считалось, что они произошли от девы по имени Клития, безнадежно влюбленной в Аполлона. Олимпий разницы не обнаружил и выступил с докладом, опровергающим легенду.
— Можно подумать, кто-то вообще в такое верил! — заметил по этому поводу Мардиан. — Зачем он тратит время впустую?
Теперь мы с Мардианом собирались осмотреть одно из самых знаменитых деревьев: в него якобы превратилась Дафна, спасавшаяся таким образом от преследований Аполлона.
— По-видимому, — сказала я, — Аполлон воздействует на разных женщин по-разному. Клития из-за безответной любви стала подсолнухом, чтобы вечно следовать взглядом за своим кумиром, а Дафна предпочла превратиться в дерево, но не уступила его домогательствам. Жаль, что они не могли поменяться местами!
— Таковы легенды, — покачал головой Мардиан. — Желающих получить то, что им не подобает, всегда наказывают. Но скажи мне: если Аполлон прекрасен, почему нимфа убежала от него? Я спрашиваю тебя как женщину. Можешь ты мне объяснить?
— Возможно, она убежала от него как раз потому, что он был слишком прекрасен, — ответила я.
— В этом нет логики, — возразил Мардиан.
Он был прав, но я знала, что так бывает. В конце концов, я сама избегала встреч с Антонием.
— Иногда мы убегаем, потому что пытаемся увернуться от судьбы, — наконец сказала я. — Ну что ж, давай отправимся к Дафне.
Мы выехали на колеснице; покинули дворец на острове, прокатили мимо старой агоры и двинулись по мощеной улице к искусному фонтану, возведенному над чистым природным источником. Вокруг него, прохлаждаясь, прогуливались странно (на наш взгляд) одетые люди. При виде нас они стали махать руками и высокими голосами выкликать приветствия. На нас повеяло своеобразным маслянистым запахом.
— Быстрее! — приказал Мардиан вознице. — Что за запах? Они считают это благовониями?
— Может быть, смешались множество разных ароматов, каждый из которых сам по себе хорош, а вместе они производят такой необычный эффект, — предположила я.
— Вонь, вот что они производят! — сморщился Мардиан. — А ты видела, как они размалеваны? Как футляры для мумий! И мужчины, и женщины.
— Мардиан, мне кажется, ты становишься ханжой, — заметила я. — Что странно для александрийского евнуха.
— Только не говори, будто тебе они нравятся! — Его первоначальное увлечение Антиохией явно пошло на убыль. — У меня нет никаких предубеждений против какой-либо общности людей, тебе ли не знать. Я воспринимаю каждого как личность, вне зависимости от его рода-племени.
Только такой подход и годился для тех, кто собирался — как мы с Антонием — править разными землями и народами. Правда, мне он был присущ всегда.
— Похоже, этот город перенял все дурные обычаи Александрии.
— Да, но и хорошего немало. Нынче Антиохия — третий город мира после Александрии и Рима. До нас, конечно, недотягивает, третий и есть третий, но многое здесь заслуживает внимания и одобрения.
И правда, разве не заслуживал похвалы город, где я вышла замуж?
Вскоре мы проехали мимо колоссальной статуи богини Фортуны в венце из городских стен, возведенной Антиохом на горе Сильпий. Возле ее ног протекала река Оронт. Прозревая людские судьбы, Фортуна взирала на нас с отстраненным спокойствием, и от нее веяло холодком.
На небольшом расстоянии от города находилось священное место Дафны, где Селевк Первый по велению Аполлона насадил обширную рощу кипарисов. Они окружали древнее лавровое дерево, и, конечно же, рядом угнездился храм самого бога.
Сойдя с колесницы, мы последовали по тропке через тенистую рощу. Стройные, похожие на колонны кипарисы создавали нечто вроде природного храма.
Лавр с искривленным стволом и густой листвой рос в дальнем углу рощи. Дерево казалось одиноким и преисполненным достоинства, как будто на его долю выпало немало испытаний. От древности оно утратило стройность, ствол стал корявым и шишковатым. Если в нем и жила нимфа, то она была заточена в безобразную темницу. За сопротивление Аполлону ей пришлось дорого заплатить.