Дневники св. Николая Японского. Том V

Японский Николай

В два часа явился сам о. Петр Кано. «Христос посреди нас! — Молвил я, целуясь с ним и подсказывая ему. — Несть и будет». Словом, он долго утирал пот. А я ему говорил кратко сие:

— Больше желающего тебе добра и Церкви, чем я, нет. Потому прими с миром, любовию и вместе смирением то, что я скажу. В прошлом году, вопреки целой туче твоих врагов, я оставил тебя в Одавара, но что я говорил тебе и твоим сторонникам? Я говорил: постарайтесь же помириться и водворить мир в Церкви; сам я даже помогал тебе в этом и показывал пример, ходя вместе с тобою по немирным домам и прося о водворении мира. Но вот больше года прошло, и мир не только не водворен, а еще больше отдален — вражды между тобою и христианами конца не видно. Итак, сознайся, что ты не можешь управить и умирить Одаварскую Церковь и просишь о переводе оттуда. Не считай стыдом сознаться, что не можешь, так как это для всех же очевидно; не крушись в душе сим обольстительством, но с тобою первым это; когда любовь разорвана, вообще очень трудно

потом возобновить ее; это и здесь — дело известное. Но так дольше оставлять этого нельзя. Только и выйти тебе из Одавара нужно разумно, чтобы пагубных последствий не было для других Церквей. Потому–то я вызвал тебя, чтобы посоветовать «совершенно сознательно и свободно подать прошение о переводе». Если ты скажешь, «Епископ мне велел подать, принудил меня к тому», тогда и из других Церквей, от тех, кому не нравятся местные священники, станут приставать ко мне — «вели такому–то подать прошение об удалении от нас», тем более я не хочу переводить тебя по прошению твоих недоброжелателей, а оно — вот у меня (и я полез было в ящик достать его, но о. Петр остановил — «не хочу видеть его»). Ладно, об нем пусть и речи не будет; я возвращу его о. Павлу Савабе, от которого оно частно доставлено мне, пусть возвратит подававшим его. Если ты совершенно произвольно желаешь выйти, то и друзья твои не будут злобиться ни на кого; скажи им: «Спасибо за вашу любовь, я буду, в отплату за нее, молиться Богу за вас, но не могу больше оставаться в Одавара по вашему желанию, ибо не могу управить Церковью». И так все окончится благополучно. Ты переведен будешь в Токио, к Собору; здесь найдется много дела. В Одавара поставлен будет человек, не имеющий никакого отношения доселе к обеим партиям, что даст ему возможность сблизить обе. — И прочее, и прочее.

О. Петр тихо и мирно слушал все и со всем согласился. Но когда я сказал ему:

— Так напиши же прошение в самых кратких словах, что, мол, по обстоятельствам прошу о переводе меня в другое место.

— Нельзя ли, — говорит, — после (это значит — дайте посоветоваться с друзьями).

— Зачем же медлить? Ведь ты же согласен, что я говорил. Завтра, кстати, воскресенье; я отправился бы с твоим прошением в руках, объявил бы христианам, переговорил бы с ними так, чтобы вышло все благоприлично.

О. Петр, наконец, согласился и вполне благодушно написал прошение о переводе с его теперешнего «канкацу» на другое, приложил печать и вручил мне.

Кстати, он рассказал, что с женой его ныне частые припадки «падучей болезни» — должно быть, от всех передряг, испытываемых ими в Одавара. Я дал ему пять ен на перевод ее в ее родной дом, тут же около Одавара, в Накамурахора, что уже заранее решил сделать сам о. Петр. Сам же он может поселиться на первый раз в Миссии, как теперь живет о. Феодор Мидзуно. — Мирно и благоразумно он отбыл в Одавара, куда я прибуду завтра к богослужению. Катихизатору послана телеграмма, чтобы оповестил завтра всем христианам собраться к богослужению, ибо я имею говорить с ними по важному церковному делу. Помоги, Господи, устроить все во благо! Научи, Господи, кого поставить им в пастыря, ибо доселе недоумеваю!

Были сегодня две французские монахини просить уступить им место, на котором построена Церковь в Коодзимаци — им–де нужно строить женскую школу там; покупают соседнюю землю, в которую клином входит та наша, на которой Церковь. С ума сошли! Где же молиться нашим христианам всей той местности — Коодзимаци, Ёцуя, Банчёо, Усигоме, Акасака, Азабу? Твердо и положительно я им отказал, конечно.

8/20 августа 1899. Воскресенье.

В Одавара и дома.

С поездом в четыре пятьдесят минут утра из Синбаси отправился в Одавара. Прибыл туда в половине девятого. В доме о. Петра Кано нашел жену его лежащею посреди комнаты больною; впрочем, она сейчас убрала матрац, и тут же в комнате собралась целая толпа друзей о. Петра, не желающих его перевода из Одавара; все с сердитыми лицами напали на меня — «зачем выводить о. Петра, нами столь любимого?» Но я сам сердито напал на них: «Зачем вы не старались водворить в Церкви мир? В прошлом году, оставляя здесь о. Петра, я беспрестанно твердил ему и вам: „Теперь постарайтесь помириться со всеми”; чтобы показать, как это делать, сам ходил с о. Петром по домам немирных, прося помириться; тогда еще рано было, слишком страсти расходились — мир не состоялся; но я и все вы были уверены, что в продолжение года непременно все утишится и умирится. Теперь прошел год и два–три месяца с тех пор — мир где же? Возобновили вы его, как обещались? Итак, вы сами виноваты, что ваш „симпу“ уходит от вас; вы измучили его, насильно удерживая доселе здесь; вот смотрите и жена его в каком положении от всех этих передряг и беспокойств».

Несколько присмирели они; только Мария Такахаси бросилась оземь с рыданиями. Говорят потом:

— Но у нас одна просьба к Вам: пусть о. Петр приезжает для преподания нам таинств.

— Ни в коем случае! Когда станет здесь новый священник, то ни о. Павел Савабе, ни о. Петр Кано и ногой не будут здесь; об этом уж я постараюсь, иначе никогда не прекратится разлад и разделение в Церкви. Знайте все

и держитесь одного вашего священника, который будет в совершенно одинаковых отношениях ко всем вам.

В девять часов позвонили к Обедне (ныне Обеднице, ибо о. Петр вчера всенощную запоздал служить); но так как мало собралось христиан, то я сказал подождать службой еще на полчаса.

В половине десятого начали Часы и потом Обедницу. Певчие в один голос очень стройно и пребойко пропели все; недаром сам Обара их учил; почти не полутонили даже. Христиан собралось почти полная Церковь. По окончании богослужения я в эпитрахили и малом омофоре, севши у амвона, стал говорить то, для чего приехал. Начал с слов ныне чтенного рядового Апостола: «„Вы — Божия нива, вы — Божий дом, вы — Божий храм, аще кто храм Божий растлит, растлит сего Бог“. Но что, если на ниве сорные травы? Хвалят ли сие? Что, если дом разваливается? Хорош ли он? Вы — эта Божия нива с сорными травами, вы — Божий дом, давший трещины. Это — ваши ссоры с священником и между собою. Вы — Божий храм, но он — растлен; кто этот растливший, кому так страшно угрожает Апостол, я не могу указать; вероятно, и никто не знает сего, кроме Бога, но я думаю, что сия угроза главнейше относится к врагу нашего спасения, который „яко лев рыкая ходит”… Это его по преимуществу дело — такой печальный разлад в Одаварской Церкви. В прошлом году я надеялся, что болезнь исцелима наличными средствами… Но более года опыта убеждает, что это не такое легкое дело… Потому ваш священник о. Петр прямо признал себя бессильным умирить Церковь и вследствие этого просится из Одавара. Вот его прошение (и я, вынув из кармана прошение, прочитал его). Я не нашел нужным более удерживать его здесь против его воли; прошение его исполню: отныне считайте решенным, что о. Петр от вас переводится. Пусть он в следующее воскресенье, когда, кроме того, прилучается и Великий праздник Успения Пресвятой Богородицы, в последний раз отслужит у вас Литургию, все соберитесь помолиться вместе с ним и отпустите его с миром; немирные вспомните все добро, что сделал для вас о. Петр в продолжение двадцати лет служения здесь, и, исполнившись за сие чувством благодарности и любви к нему, забудьте и бросьте все неприятное, что случилось между вами и им, и любовно, и мирно расстаньтесь с ним — это будет одинаково полезно и для него, и для вас, выбросив из ваших сердец весь сор и всю тяготу; любящие его — тоже отпустите его с легким сердцем; он, конечно, никогда не забудет вашей любви, будет платить за нее молитвою о вас; но он будет спокойнее и счастливее в другом месте; итак, для блага Церкви и для блага самого о. Петра отпустите его с миром и любовным молитвенным напутствием.

Нынешний катихизатор Петр Кураока тоже возьмется от вас; некоторые уже заподозрили и его, что он расширяет вражду между христианами и священником. Но это совсем неправда. Ваш катихизатор, как молодой человек, пылает только ревностью к службе; и так как он, по причине неладов в здешней Церкви, не может так ревностно служить, как бы желалось, то он лишь пристает с просьбой ко мне поместить его куда–либо в другую Церковь, где он был бы полезней. И я исполню его просьбу. Это будет и для блага здешней Церкви. Когда станет здесь новый священник, то пусть никого не будет между ним и христианами; это ускорит сближение и закрепление любви между священником и христианами.

Но ныне предстоит самый важный вопрос: кого поставить в Одавара священником? Вы, христиане, имеете право выбирать себе священника, но как же выбирать, не зная из кого? А из катихизаторов вы знаете двух–трех, не больше. Но существует общее церковное правило и общая церковная практика: если христиане не могут произвести выбор, то оный представляется епископу, который, конечно, отлично знает всех служащих Церкви. Ныне эта обязанность выбора лежит на мне. В исполнение ее я выбираю человека, который, не сомневаюсь, будет приятен всем вам безразлично, ибо он служил здесь и служил мирно и хорошо в качестве молодого катихизатора лет десять тому назад. Это Василий Усуи. Ныне ему тридцать четыре года от роду; шестнадцать лет на службе Церкви; служба всегда была беспорочная и плодотворная. Итак, я поставлю вам священником Василия Усуи. Не имеет ли кто чего–либо против сего?» — Молчание. — «Еще спрашиваю то же?» — молчание, и у всех лица добрые, улыбающиеся. «В третий раз спрашиваю, не знает ли кто чего–либо за Василием Усуи, что мешает ему сделаться священником?» — Опять полное молчание. Итак, Василий Усуи объявлен избранным во священники для Одавара. Но это еще под условием, что он примет избрание. Я обещался по возвращении в Токио тотчас послать ему телеграмму с вызовом сюда, ко мне, что, вернувшись в седьмом часу вечера, и сделал.

(смотри продолжение дневника в 7–й книге сего формата)

9/21 августа 1899. Понедельник.

Утром был о. Павел Савабе; я рассказал ему, как кончилось вчера в Одавара дело о. Петра Кано, и он порадовался. Предостерег его также, чтобы не обманули его католические монахини и не подвели какой–нибудь махинации, чтобы завладеть местом, что под нашим храмом в Коодзимаци; пусть отсылает их трактовать со мною, если станут дальше приставать за сим к нему, или к сыну, о. Алексею, или к старостам.