Дневники св. Николая Японского. Том ?
Шрифт:
Дневник отражает две поездки отца Николая в Россию: в 1869–1870 гг. он посещает Россию, чтобы убедить Синод на открытие православной миссии в Японии, а приезд в 1879–1880 гг. официально связан с его рукоположением в епископы, а реально — с финансовыми и организационными хлопотами по делам все расширяющейся миссии.
Большинство записей публикуемого дневника относятся ко времени пребывания отца Николая в Петербурге, затем он посещает Москву (3 апреля — 8 июня 1880 г.) и провинцию, чтобы повидать родных и друзей, снова возвращается в столицу, откуда отправляется в Японию пароходом из Одессы.
В столицах и в провинции он собирает деньги и другие пожертвования (иконы, утварь, музыкальные инструменты и пр.) для миссии: на строительство собора в Токио, открытие семинарии и училищ, библиотеки; ищет сотрудников, художников и архитекторов для строительства собора,
Однако сам город, его достопримечательности и быт, как «суета сует», не попадает в поле зрения отца Николая. И только один раз, оказавшись на Невском, он замечает: «сколько жизни, движения и какая масса мыслей, мечтаний, волнений, зависти, ненависти, интриги — испаряется к небу от всего этого места!» (27 января 1880 г.).
Дневник содержит, в основном, подробности религиозной жизни обеих столиц: водоосвящение в Александро–Невской лавре и на Неве, крестный ход на Москва реке и в день праздника Владимирской Божией Матери, вербный базар у стен Кремля; церковные службы в соборах, церквах, лаврах, в которых он принимает участие; торжественные акты в учебных заведениях; обеды и трапезы; описание службы в день 25–летия царствования Александра II.
Не проходят мимо отца Николая и некоторые культурные события. Вызывают интерес страницы дневника, посвященные описанию Пушкинских торжеств 6 июня 1880 года, и фиксация реакции на это духовенства; запись беседы в Москве с Владимиром Соловьевым и его впечатления от встречи с Достоевским. Он посещает выставку картин В. В. Верещагина, осматривает залы русской и французской живописи в Эрмитаже и Мозаичное отделение в Академии художеств, наблюдает постановку «живых картин» в доме священника Ф. Н. Быстрова.
На страницах дневника вырисовывается незаурядная личность самого отца Николая. Конечно, это был прирожденный миссионер, посвятивший свою жизнь идее несения слова Божия людям. Однако, поражает отсутствие фанатизма в его взглядах и живой интерес к различным сектам и направлениям в христианстве и православии. Исследователи обращают внимание на его уважительное отношение к культуре, истории и обычаям других народов, и как на одну из причин успеха миссии в Японии — на его деликатную адаптацию православия к японскому менталитету. А близкий знакомый отца Николая англиканский пастор Чарльз Свит даже говорит о его веротерпимости. Отметим также и откровенногрустные размышления отца Николая о ленивых и нерадивых православных служителях и, в то же время, исполненные высокой благодарности суждения в адрес жителей столиц и провинции, добровольно и ревностно помогающих сбору средств для миссии. Привлекает к личности этого видного религиозного деятеля его живой ум, трезвость мысли, душевная прямота и простота и полное отсутствие тщеславных помыслов и интриг, карьерных соображений и мелочных обид.
Политические взгляды отца Николая, насколько позволяет судить публикуемая часть дневника, также неоднозначны. Следуя примитивной схеме советской историографии, он безусловно относился к лагерю консерваторов. Естественно, что покушение на императора, свидетелем которого он оказался и о чем он пишет в дневнике, не могло не вызвать в его душе ничего, кроме ужаса и омерзения. Однако резкая критика «охранительной» внутренней политики Лорис–Меликова и явная поддержка либеральных взглядов Путятина, а позже, во время русско–японской войны, резкое осуждение внешней политики России, — все это характеризует его как личность лишенную догматизма и «квасного» патриотизма. Обладая железной силой воли, он был мягок и терпелив с окружающими его людьми, корил себя за резкость и неловкость в обращении с ними, нежно любил детей и своих прихожан.
Может быть следует отметить, что среди людей, с которыми встречается отец Николай в обеих столицах и в Казани, значительное место занимают контакты с профессорами университетов, учеными и, в частности, с востоковедами. И если встречи с лицами духовного звания, с членами Православного миссионерского общества и горячо сочувствующими миссии друзьями и знакомыми отца Николая вполне объяснимы с прагматической точки зрения, то общение с востоковедами являются косвенным свидетельством его необычайного интереса к культуре стран дальневосточного региона и уважения к науке как таковой. До нас дошли признания отца Николая, что искус научных занятий историей
Дневник Николая Японского находится в Российском Государственном Историческом Архиве (ф. 834, оп. 4), где он в 1979 г. был обнаружен японским профессором Кэнносукэ Накамура. Его усилиями инспирировано несколько изданий фрагментов из дневника отца Николая, появившихся в последнее десятилетие в России и Японии, и настоящее издание полного текста, который публикуется по машинописи, предоставленной издательству «Гиперион».
Не имея возможности сверить машинопись с автографом, нам трудно судить о степени ее текстологической достоверности. Однако, в ряде случаев работа текстологов заставляет желать лучшего. Например, близкий друг отца Николая К. В. Белявский прочитан в некоторых местах, как «Белевский», а французское слово pendant, ни мало сумняшитесь воспроизведено кириллической абракадаброй «репдан». Часть фамилий так и остались не расшифрованными и стоят под вопросом («Ракочий?», или болгарская королева «Раина?»). Некоторые, недописанные в тексте дневника, фамилии, например, знаменитая фамилия Мордвинов или фамилия знакомой отца Николая — Солодовниковой подготовители дневника посчитали полными, и в расшифровке появились «Мордвин» и «Солодова». Иногда вторжение в текст дневника превышает текстологические полномочия. Например, расшифровка инициалов в прямых скобках, и часто неверная, только затрудняет понимание текста. В то же время непрочитанные места не фиксируются знаком конъектуры (<…>) и не указывается в скобках необходимое по текстологическим нормам количество непрочитанных слов или хотя бы пометы «нрзб.». В таких случаях остается непонятным — имеем ли мы дело с испорченным текстом или с непрочитанным текстологами фрагментом, или со смысловой лакуной самого автора.
Между тем, уровень работы текстологов нельзя не учитывать при составлении Именного указателя. Следует иметь в виду, что дневник перенасыщен именами людей, с которыми отец Николай встречался в столицах и в провинции. И неточное прочтение фамилий расшифровщиками рукописного текста создает понятные трудности (а порой и невозможность) в идентификации персонажей.
Сложности создает и сам тип дневника. Дело в том, что существует два типа дневников. Первый — ориентирован на публичность. Его автор рассчитывает, если не на прижизненную публикацию (или чтение в кругу друзей и родных), то, осознавая его культурно–историческую или литературную значимость — на сохранение его для будущих поколений. Второй тип дневника — это дневник, который ведется исключительно для себя, чтобы со временем или по необходимости обратиться к тем или иным событиям, восстановить в памяти фамилии людей, даты и т. д. В таком дневнике записи не подвергаются литературной обработке, а факты — перепроверке. Изложение событий в нем может быть отрывочным и сумбурным, записи стилистически невнятными, слова (в том числе и фамилии) порой сокращенными и недописанными, при фамилиях отсутствуют не только какие–то пояснения о служебной или сословной принадлежности, но и имена и отчества. Именно к такому типу и принадлежит дневник отца Николая.
Дополнительные сложности для идентификации упомянутых в дневнике лиц создает, во–первых, тот факт, что фамилии, воспроизводятся отцом Николаем на слух (Опухтин, вместо Апухтин, Осланбеков — Асланбеков, Вячтомов — Вечтомов), а имена и отчества по памяти. Возможно по этой причине (или в процессе перепечатки) «Александр Алексеевич» становится «Алексеем Александровичем», «Константин Илларионович» — «Константином Платоновичем» и т. д. В ряде случаев ошибка принадлежит даже не автору дневника, а третьему лицу. Например, в рассказе владыки Исидора о конфузе при ритуале рукоположения один и тот же священник назван то Макарием Воронежским, то Александром Воронежским, но таких иерархов в указанные годы не существовало.