Дневники Зевса
Шрифт:
Эфесская статуя — олицетворение пчелы-царицы, плодовитой и полновластной правительницы улья, и одновременно олицетворение царствующей женщины, правительницы городов во времена матриархата, что предшествовали моему воцарению. Это не моя дочь, это — моя мать.
Той ночью, когда родился Александр, мой последний из известных вам сыновей, великий храм в Эфесе рухнул, объятый пламенем. Этого довольно, чтобы показать, насколько древняя Великая богиня оскорбилась, увидев появление еще одного мужского божества: нового мужчины-владыки, которому покорятся все народы.
Когда Аполлону исполнилось три дня, он взял подаренные мною лук и стрелы, отправился в Дельфы и убил Пифона — змея, который преследовал его беременную мать.
«Ишь ты, — подумал я с удовлетворением, — а в мире кое-что изменилось».
Тем не менее, опасаясь гнева Великой праматери, чьим слугой и стражем ее оракула был Пифон, я велел Аполлону построить в Дельфах храм и учредить игры, чтобы успокоить воспоминания о чудовище. Ведь бег вокруг стадиона воспроизводит кольца змеи; разбег прыгуна следует ее извилистому движению; копьеметатель мечет свой снаряд, как змея выбрасывает жало; борцы, переплетаясь в схватке, напоминают свившихся в клубок змей.
Однако Аполлон немедленно проявил непослушание, поскольку уже совсем не выносил приказов, и в первую очередь тех, что исходили от меня. Он направил лебедей, влекущих его колесницу, в северные страны, на родину своей матери. Там его узнали и стали почитать. Народам того края давний приход Аида внушил страх смерти; приход же Аполлона оставил некую исступленную жажду жизни. Души этих народов по-прежнему несколько разрываются между тем и этим.
Через год Аполлон вернулся в Дельфы, все-таки подчинившись мне, но промешкал достаточно долго, стараясь показать, будто действует исключительно по собственной воле. Мальчишеское тщеславие, скажете вы. Дети мои, в каком возрасте вы проходите через это ребячество и сколькие из вас, даже стариками, теряют драгоценные часы, делая вид, будто принимают решение, которое им предписано распоряжением начальства?
Итак, в Дельфах Аполлон приступил к основанию храма и учредил ежегодные игры. Но вместе с тем он присвоил себе это место и завладел оракулом. Храму он преподнес в дар золотой треножник. Подарок поставили над расселиной, через которую из недр Земли поднимаются зловонные испарения, исходящие от гниющего Пифона. Потому-то жриц, в чьем ведении был треножник, и назвали пифиями.
Таким образом, женщины там остались, но изрекали свои прорицания уже не от имени какого-либо женского божества. Пророчества теперь исходили от бога, который окутывал и пьянил их терпким запахом своей победы. Они корчились и стонали, словно роженицы, но оплодотворены были Глаголом. Слова, которые они изрекали, но не понимали, приходилось истолковывать жрецам.
Прибытие Аполлона в Дельфы ознаменовало конец женского господства в оглашении велений Судеб.
Казалось, праматерь Гея смирилась с этим; впрочем, она давно уже не использовала это место и велела охранять его лишь благодаря инстинкту собственницы. Что касается Фемиды, замещавшей ее, то богиня правосудия не выразила досады. Во времена Крона, когда Фемида не могла иначе заставить власть выслушать себя, она пользовалась Дельфами и изрекала там свои собственные предсказания. Я пообещал ей, когда мы любили друг друга, что вернусь туда; так что я некоторым образом сдержал обещание, явившись в образе своего сына.
Слово
Аполлон — освободитель. Но разве сам он освобожден по-настоящему? Его натура не менее запутана и не более удовлетворена, чем натура его сестры Артемиды; он не менее горд и не менее жесток, чем она. И не менее красив.
Обнаженный по пояс, Аполлон словно облачен в броню; кудри облегают голову, будто шлем; его шея стройна, как молодое дерево весной; лицо словно высечено из света. Когда Аполлон проходит, не найдется никого — ни смертного, ни бога, ни ребенка, ни старика, ни девственницы, ни прабабки, — кто не смотрел бы на него с восхищением, завистью, желанием, ревностью или сожалением. Никто из бессмертных не сравнится с ним в блеске, и даже я, его отец, вынужден согласиться, что рядом с ним выгляжу мужланом.
Но этой высшей красоты Аполлону недостаточно, чтобы чувствовать себя удовлетворенным, как и недостаточно быть сыном царя. Ведь его мать не царица.
Можно подумать, будто Аполлон упрекает меня в том, что я его породил, и тайно презирает свою мать, которая соблазнилась мною. Но стоит кому-то посмеяться над Лето, как он впадает в ярость и ожесточенно преследует виновника. Не истребил ли он с помощью Артемиды двенадцать детей своей кузины Ниобы лишь за то, что та осмелилась насмехаться над его матерью?
Аполлон и Артемида — первые незаконнорожденные дети. Их проблемы не вставали перед моими дочерьми, рожденными еще до учреждения брака, целью которого было спасти что-нибудь от былого женского превосходства. Ради этого и была установлена иерархия в любви.
Аполлону хотелось бы, чтобы я вел себя по-другому, или чтобы его мать была другой, или же чтобы я отрекся от Геры, поскольку он не забыл, как моя супруга изо всех сил препятствовала его рождению. Наконец, Аполлону хотелось бы, чтобы сам мир был иным. Он оказался тем новым богом, который был мне нужен.
Ведь этот герой с родовой травмой в душе не может удовлетвориться просто существованием; ему нужно утверждать себя, добиваться признания. Ему кажется, что место, которое я предоставил ему среди главных олимпийцев, он завоевал себе сам.
Юность у Аполлона была недоверчивая и отстраненная. Чем смешиваться с другими богами, он предпочитал пасти стада. Пастухи были его первыми друзьями. Для них он изобрел флейту.
Аполлон — бог искусств, ритмов и каденций, прекрасных поющихся слов, вдохновенных повествований; он — бог поэтов и всех неудовлетворенных миром или собой, что тешат себя иллюзией, будто творят мир заново, воспроизводя его в звуках и образах согласно собственной воле. И тем самым действительно отчасти изменяют. Дать определение Вселенной — значит уже расширить ее!
С флейтой у губ, прислонившись к дереву, Аполлон грезит о мире и, грезя о нем, ощущает себя одновременно Ураном, Кроном и мною. Я могу угадать по звучанию его флейты, когда он выдумывает новые виды существ, когда направляет ход светил, когда сам увечит или его увечат, когда бьется с титанами. Иногда его песнь становится до странности пронзительной и дробится в рваных ритмах, словно он хочет смешаться с предком всех предков, изначальным Хаосом. Потом Аполлон возвращается к более простым мелодиям, к лепету ручьев, колыханию трав, полету пыльцы от цветка к цветку, дуновению ночи, проносящемуся над прудами.