ДНЕВНИКИ
Шрифт:
И вдруг – среди этих тяжелых разговоров – утешение: маленькая девочка, 10лет, из России, которую я крестил вчера после Литургии и которую видел несколько минут в субботу. Прикосновение Святого Духа – Его красоты, чистоты, любви, опыт любви Божьей. Даже как-то страшно стало от этого опыта: словно прикоснулся к чему-то избранному.
После крестин – завтрак у Рожанковских. Старые друзья: Катя Лодыженская, Таня Терентьева – наше "нью-йоркское" прошлое…
Все после-обеда над статьей о Солженицыне, точнее – об его "старообрядческом соблазне".
Чувствую какую-то нехорошую, недобрую усталость. Нехорошую потому, что от уныния,
Вторник, 28 октября 1975
Завтрак сегодня (в испанском ресторане Segovia) с двумя советскими искусствоведами Владимиром и Натальей Тетерятниковыми (она из музея Андрея Рублева в Андрониковском монастыре в Москве). Впечатление очень симпатичное и светлое. С нами завтракал и о.К.Фотиев.
1 Из стихотворения В.Ходасевича "Звезды".
2 См. Ин.16:8-9.
3 Из стихотворения А.С.Пушкина "Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит…".
Весь день вчера в мучительном разборе "дела наркотиков" в семинарии. Предельное омерзение и усталость от этих разговоров, не столько от самого "греха" или "преступления", сколько от ханжеской и липкой жижи, которой все это неизменно покрыто в "религиозном" учреждении. Идя сегодня утром на станцию, играл с мыслью написать книгу – "Письма о религии", что значит, конечно, о торжествующей кругом, для меня все более и более невыносимой "псевдорелигии". Вся эта восторженная и пустозвонная возня с "духовностью", "умным деланием", "православием", "паламизмом", вся игра в религию, начиная с самого богословия, – наступает момент, когда все это просто давит унынием. Моя интуиция в "For the Life of the World" правильная – Христа отвергла и распяла именно "религия", которая есть единственный настоящий грех, единственное настоящее зло – "отец ваш дьявол…"1.
Длинный разговор с Тетерятниковым о старообрядчестве, о культуре которого он написал книгу. Замечание его жены: "У нас в Москве все – такие славянофилы!" И все это опять выдается за "религиозное возрождение".
Четверг, 30 октября 1975
Мучительно суетные дни в семинарии. Кризис достиг своего предела. Вчера – двухчасовой разговор с С.М. Что делать с таким отчаянием? И что тут может "академическое богословие"? Я убежден, что глубокая причина нашего кризиса именно тут: в несоответствии между тем, о чем и в чем христианство, и этой гладкой, немецкой, самодовольной "академичностью". Реакция о.И.М.: "Не нужно преувеличивать…" Реакция К.: "Нужно снова завести student council2 …". И главное, главное – болтать и обсуждать…
Удивительно, однако, то, что – несмотря на этот кризис, возню и разговоры – чувствую спокойствие. Может быть, потому, что такой кризис волей-неволей выбивает из той липкой фальши, в которой большей частью живешь и которая одна по-настоящему и выматывает душу.
Только что пришел Том, принес первое "покаяние". N. пишет: "Да, педераст, да, наркотики, но хочу каяться…"
Утешение: звонок от Алеши Виноградова: "Хочешь, я приеду сидеть, отвечать на телефоны и оберегать твой покой…"
После влажной жары этих дней – ясная, холодная осень.
"И радости вашей никто не отнимет от вас…"3.
Пятница, 31 октября 1975
Вчера весь день почти дома один. Но… с одиннадцати до часу – М.М., а с десяти до часуночи – С.М. И здесь, и там мучительно длинные разговоры с людьми, единственная трагедия и страдание которых – в их страшной заключенности в себе…
1 Ин.8:44.
2 студенческий совет (англ.).
3 Ин.16:22.
В шесть часов – отвез Л. на [аэропорт] La Guardia, она едет на weekend в Монреаль [к дочери Маше].
Писал статью о Солженицыне и скрипты. Слушал "рапорты" о семинарской буре (Том, Давид, о.К.С.).
Суббота, 1 ноября 1975
Ноябрь, и сразу же другой становится "окраска" зрения, другим – чувство жизни. Эти ощущения месяцев, конечно, из детства. Ноябрь – в парижском детстве – начинается с Toussaint (мое "первое" и чуть ли не единственное стихотворение, написанное за партой Lycee Carnot, было о Toussaint: "Сегодня на кладбище много цветов", дальше, хоть убей, ничего не помню), потом движется к Armistice1 и, наконец, начинает подъем к уже предрождественскому декабрю. Ноябрь я ощущаю черно-серебряным, горестным, тихим. За осенью-праздником (октябрь) – это "поздняя" осень, но со своей совсем особой "тайной радостью", своими дарами – душе.
Пишу это, сидя один за только что и не без труда убранным и разобранным письменным столом. Л. в Монреале, сам я через два часа улетаю в Торонто. А это как бы передышка. Вчера почти весь день в семинарии, где после взрыва среды психологически нужно быстро начинать "реконструкцию". Мучительные, сумасшедшие телефоны от матушки Х. – теперь в ней "воплотилась" Церковь!
"Проблема" М., "проблема" С., "проблема" А., "проблема" С.М., "проблема" матушки Х.: как им дать понять, что никаких "рецептов" и "решений" у меня нет, что это мучительное искание "помощи" есть вид бегства от себя, от жизни, от совести, от решения.
Думая вчера о длиннейшем последнем разговоре с С.М., мне показалось, что, может быть, схему "внутреннего устроения" можно было бы представить в некоей опять-таки "триединой" интуиции, в постоянном хранении даже не сознанием, а именно нутром, душой следующих "отнесенностей":
"Космическая" – это само чувство жизни hinc et nun2 , это хранение душой общения с космосом: природа, "это" время, свет, сам во всем этом. Это обратное – отделению, отчужденности, изоляции. Мир – как постоянно даруемый и постоянно принимаемый дар. Благодарность. Радость. И в этом смысле – сама жизнь как молитва.
"Историческая". Это – внутренняя отнесенность к своему делу, месту, призванию ; это послушание, смирение, готовность, знание опасности, искушений, борьбы, "блюдите како опасно ходите"3 . Тут молитва о помощи, молитва-экзорцизм, молитва-прояснение ("дай силу принять…").
И, наконец, "эсхатологическая". Отнесенность к последнему, к взыскуемому и ожидаемому: "Да приидет Царствие Твое…"
Мне думается, что если суметь действительно жить этим "триединством", то в нем и разрешение "проблем", которые все – либо от выпадения одной из