Дневники

С 1938 года Николай Дмитриевич Мордвинов, выдающийся советский артист, создавший на сцене и в кино многие роли, заслужившие горячее признание зрителей и критики, вел дневники. Изо дня в день он записывал свои мысли о ролях, над которыми работал, о сыгранных спектаклях, о своем родном Театре имени Моссовета, в котором проработал всю свою жизнь, об актерах, фильмах, театральных постановках, вызвавших отклик в его душе, о событиях в политической жизни страны, мира. Сделанные для себя, без мысли о возможности последующего опубликования, записи эти носили сугубо рабочий характер, с предельной искренностью и непосредственностью, что называется спонтанно отражали движение творческой мысли артиста, направление его художественных поисков, его непрестанную жажду творческого совершенства, неудовлетворенность достигнутым, суровую и мужественную самокритику.

После смерти Николая Дмитриевича его вдова Ольга Константиновна посвятила несколько лет расшифровке и систематизации этих записей, когда же предпринятый ею труд был завершен, стало ясно, что перед нами возникла подлинная книга жизни артиста, выразительно запечатлевшая не только его полный обаяния облик, но и время, формировавшее его талант, питавшее его страстное и глубокое искусство.

Книга эта привлекательна, необычайно поучительна и творчески и этически. Запечатленные в ней поиски наиболее точных, наиболее выразительных решений в таких широко известных созданиях артиста, как его Отелло, сыгранный более пятисот раз и вызвавший горячие отклики не только у нас в стране, но и за ее пределами, и Арбенин, принесший Н. Д. Мордвинову Ленинскую премию, могут служить уроком артистической взыскательности, высокой культуры труда, строгой самопроверки, стремления жить на сцене, следуя только самым строгим критериям психологической, жизненной правды, претворенной по законам высокой поэзии. В этом же и этический урок дневников Н. Д. Мордвинова. Следя за тем, как неутомимо, взыскательно» никогда не удовлетворяясь достигнутым, замечательный артист все снова и снова проверял уже найденные решения и искал новые, еще более выразительные и точные, читатель получит пример такого самоотверженного служения искусству, какой так необходим всем, вступающим на сценические подмостки или на киносъемочную площадку.

Готовя книгу дневников Н. Д. Мордвинова к печати, редактор отобрал из предоставленных О. К. Табунщиковой-Мордвиновой материалов те записи, которые несут на себе отпечаток живой творческой мысли артиста, отражают его развитие как художника и гражданина. При этом пришлось отказаться от записей, подчас весьма интересных с этой точки зрения, но несущих на себе слишком уж явный отпечаток той минуты, когда данная запись делалась, или касающихся личных отношений Николая Дмитриевича с некоторыми его товарищами по сцене.

Это ни в коей мере не означает, что мы сочли возможным как-то корректировать оценки и суждения артиста: отказываясь от использования записей, носящих узколичный характер и не имеющих принципиального значения, всюду сохранены в неприкосновенности его мысли о просмотренных спектаклях, о работах своих товарищей и современников — в этих мыслях и оценках как раз и раскрываются собственные творческие позиции Мордвинова, своеобразие и неповторимость его личности.

Дневники Н. Д. Мордвинова публикуются в строго хронологическом порядке. В ряде случаев в подневные записи включены фрагменты из дневников, которые Николай Дмитриевич вел особо по основным своим ролям — Отелло, Лира, Арбенина, Забродина и др. В ссылках Н. Д. Мордвинова на реплики героев сохранены театральные варианты текста пьес. Купюры, сделанные внутри записей, отмечаются многоточием, заключенным в квадратные скобки. Опущенные записи никак не оговариваются.

Дневникам предпосланы статьи о творчестве актера: Ю. А. Завадского — «О любимом ученике», С. Л. Апостолова — «Сценический путь Н. Д. Мордвинова», Л. А. Парфенова — «Н. Д. Мордвинов на экране» и И. Л. Андроникова — «Лучший Арбенин».

Книга завершается летописью жизни и творчества, составленной на основе документальных данных О. К. Табунщиковой-Мордвиновой, а также комментариями к тексту дневников, написанными Л. Е. Серпинской.

Все, что я писал до сих пор о Мордвинове, мне представляется сухим и неглубоким. Не знаю, найду ли на этот раз слова, чтобы выразить то, чем полон, когда думаю о нем и вспоминаю его. Человек — это не одиночка, он — во взаимосвязях с жизнью, в отношениях к людям и к явлениям, в увлечениях своих и поступках. Это его видимость, его сущность, его намерения, его надежды, наконец, прошлое, им прожитое. Из всего этого складывается в моей памяти и образ Мордвинова.

Время, как это всегда бывает, фильтрует воспоминания, очищает их от случайностей, приводит в порядок. И вот сейчас особенно ясно проступают в человеческом и артистическом облике Мордвинова черты, делающие его смерть невосполнимо тяжелой утратой для советского театра.

Мордвинов был художником необыкновенно самобытного, неповторимого дарования: по природе своего таланта он был артистом очень русским, связанным самыми корнями своего творчества с идущей из глубины веков исконно русской традицией сцены — традицией актеров «нутра», актеров могучего темперамента и пылкой правды переживаний. Отдавая своим героям всего себя без остатка, Мордвинов создавал образы правдивые и мощные, вывел на сцену нескончаемую череду ярких и по-человечески интересных характеров. Он был щедрым художником, и его щедрость проявлялась не только в его многокрасочном и полнокровном искусстве, но и в его подвижническом отношении к театру. На своем веку я видел много художников, всей душой преданных театру, не жалевших себя в работе. Мордвинов был из их числа. Но среди этих «рыцарей театра» ему принадлежит особое место. Мордвинов не любил говорить о творчестве, он был предан театру без показной старательности и тайного расчета, он просто не мыслил себя вне искусства и всегда любил театр ровной, трогательной и в то же время напряженно страстной, вбиравшей в себя весь его душевный мир любовью. И сейчас, думая о Мордвинове, я вспоминаю, как любил и умел он самозабвенно трудиться, как приходил на помощь в трудные минуты, как делом доказывал свое право называться артистом.

Мордвинов был стойким строителем театра, верным соратником по искусству. Когда я вспоминаю о своей театральной студии, куда пришел двадцатичетырехлетний Мордвинов, вспоминаю о Ростовском театре имени Горького, перебираю в памяти спектакли, поставленные мной на сцене Театра имени Моссовета, я с новой силой ощущаю громадность вклада Мордвинова в общее дело всей нашей жизни. И я иногда думаю, не будь рядом с нами Мордвинова — кто знает? — быть может, не были бы преодолены препятствия, встававшие перед нами, не были бы пройдены испытания, выпавшие на нашу долю, не было бы сделано многое, очень многое из того, что нами сделано…

Свой незаурядный талант и силу своей веры в театр Мордвинов ощутил очень рано и сумел дать почувствовать это окружающим, хотя входил он в искусство трудно. Начинающего артиста «забраковали» в школе Театра имени Евг. Вахтаногова, отчислили «за профессиональную непригодность» после года обучения в Государственном техникуме сцены имени А. В. Луначарского (ныне ГИТИС). Мордвинов не отступил, не сдался. Он пришел поступать на Драматические курсы, которыми я тогда руководил.

Мордвинов появился в моей жизни в дни, когда я только-только начал организовывать студию. Мне тогда казалось, что это так просто — заново создать театр! Но после первых прямолинейных попыток собрать «труппу единомышленников» я понял: это совсем нелегко. И пришлось все начинать сначала — с создания школы, с воспитания учеников, чтобы уже с ними и исподволь, через ученичество и через студию, прийти к театру. Вот в эти дни становления студии и пришел ко мне Мордвинов.

Помню свои впечатления от первой встречи с ним осенью 1925 года на вступительном экзамене. Провинциальным и достаточно безвкусным был его репертуар. Мордвинов читал «К мечтателю» Пушкина, «Сумасшедшего» Апухтина, справедливо забытое ныне, а тогда очень популярное стихотворение Дм. Мережковского «Сакиа Муни», что-то еще в том же роде. Читал он плохо — с ложным пафосом, с нажимом и наивной жестикуляцией. Не будем посему строго судить вахтанговцев, отвергнувших молодого Мордвинова. Но в то же время от этого рослого красивого парня-волжанина (родом он был из маленького приволжского городка Ядрина) веяло такой размашистой силой и верой, вся его ладная фигура и открытое молодое лицо излучали такую природную мощь и полнокровие, что невозможно было не увлечься им, не угадать в нем искренность и темперамент будущего актера. Нельзя было пройти мимо Мордвинова.