Дни и ночи
Шрифт:
– Здесь штаб? – спросил Сабуров.
Человек осветил фонарем документы и ответил, что здесь.
– Как к начальнику штаба пройти? – спросил Сабуров тихо.
– К начальнику штаба?
За его спиной послышался показавшийся ему знакомым голос:
– Кто тут к начальнику штаба?
– Я.
– Откуда?
– От Проценко.
– Вот как. Интересно, – сказал голос. – Ну идемте.
Когда они вошли в обшитую досками штольню, Сабуров оглянулся и увидел, что сзади него идет тот самый генерал, которого он видел в первую ночь у Проценко.
– Товарищ командующий, – обратился к нему Сабуров, – разрешите к вам.
– Да, – ответил
Сабуров, поняв это как приглашение следовать за ним, тоже вошел.
За дверью была маленькая каморка с топчаном, клеенчатым диваном и большим столом.
Генерал сел за стол.
– Подвиньте мне табуретку.
Сабуров, не понимая зачем, подвинул табуретку. Генерал поднял ногу и вытянул ее на табуретке.
– Старая рана открылась, хромать стал… Докладывайте.
Сабуров доложил по всей форме и протянул генералу донесение Проценко. Генерал медленно прочитал его, потом вопросительно посмотрел на Сабурова:
– Значит, у вас по-прежнему тихо?
– Так точно, тихо.
– Это хорошо. Стало быть, у них уже нет сил одновременно атаковать на всех участках, даже в удачные для них дни. Потерь мало последнее время?
– Точно не знаю, – сказал Сабуров.
– Я вас не про дивизию спрашиваю, про дивизию тут написано. Как у вас в батальоне?
– За эти восемь дней шесть убитых и двадцать раненых, а за первые восемь дней – восемьдесят убитых и двести два раненых…
– Да, – протянул генерал, – много… Долго блуждали, пока нас нашли?
– Нет, я быстро нашел, только я уже начал сомневаться: в трехстах шагах стрельба, думал, вы переменили командный пункт.
– Да, – заметил генерал, – чуть не переменили, мои штабники уже решили сегодня ночью менять, но я вечером вернулся из дивизий и запретил им. Когда тяжело так, как сейчас, запомните это, капитан, – а сейчас, смешно скрывать, очень тяжело, – нельзя следовать правилам обычного благоразумия и менять свои командные пункты, даже когда это кажется очевидной необходимостью. Самое главное и самое благоразумное в такую минуту, чтобы войска чувствовали твердость, понимаете? А твердость у людей рождается от чувства неизменности, в частности, от чувства неизменности места. И до тех пор, пока я смогу управлять отсюда, не меняя места, я буду управлять отсюда. Говорю для того, чтобы вы применили это к себе в своем батальоне. Надеюсь, не думаете, что затишье у вас будет долго продолжаться?
– Не думаю, – ответил Сабуров.
– И не думайте, оно ненадолго. Саватеев! – крикнул генерал.
В дверях появился адъютант.
– Садитесь, пишите приказание.
Генерал быстро при Сабурове продиктовал несколько строк короткого приказания, сущность которого сводилась к тому, чтобы Проценко не дал немцам оттянуть людей с его участка и провел для этого несколько частных атак на своем южном фланге, там, где немцы прорвались к Волге.
– Припишите, – добавил генерал, – поздравляю с присвоением генеральского звания. Все. Дайте подписать.
Отпуская Сабурова, генерал поднял на него свои усталые, окруженные синевой бессонницы глаза.
– Давно знаете Проценко?
– Почти с начала войны.
– Если хотите быть хорошим командиром, учитесь у него, приглядывайтесь. Он на самом деле не так прост, как кажется с первого взгляда: хитер, умен и упрям. Словом, хохол. У нас многие только делают вид, что они спокойные люди, а он из тех, кто в самом деле спокоен, вот этому у него и учитесь. Он мне о вас
Когда Сабуров, выйдя из штаба, пошел обратно к пристани вдоль берега, он подумал, что, как это ни странно, у командующего было хорошее настроение. «Может быть, он знает что-то такое, чего мы не знаем, – подумал Сабуров, – может быть, ждет подкрепления, может быть, в другом месте что-то готовится!..»
И сейчас же отбросил эту мысль… Нет, не в этом дело. Ему показалось, что он понял настроение командующего: просто самое худшее, что могло случиться, уже случилось – немцы прорвались к Волге и разрезали армию, – к этому шло все последние дни и этому не хватило сил противостоять. Но сейчас, когда это самое страшное случилось, когда случилось то, что немцы раньше считали окончанием битвы, – армия не признала себя побежденной и продолжала драться, и штаб остался как ни в чем не бывало там, где стоял, и вдобавок ко всему из отрезанной дивизии прибыл командир, который, несмотря ни на что, привез командующему донесение именно в то время, в какое оно обычно прибывало. И не поэтому ли он, человек, известный в армии своей молчаливостью, сейчас целых десять минут проговорил с простым офицером связи и сказал даже несколько фраз, не имеющих, казалось бы, прямого отношении к делу.
Через пять часов после того, как Сабуров ушел от Проценко, он снова стоял в его блиндаже.
– Ну как там? – спросил Проценко, прочитав приказание командующего.
Когда Сабуров рассказал ему, что командный пункт армии находится на старом месте, на лице Проценко мелькнула одобрительная улыбка: видимо, он разделял чувства командующего. Внешнее неблагоразумие такого шага было на самом деле тем высоким благоразумием, которое на войне так часто не совпадает с, казалось бы, ясными на первый взгляд требованиями здравого смысла.
По дороге от Проценко к себе Сабуров зашел в блиндаж к Бабченко. Как передали ему в штабе дивизии, Бабченко звонил и велел ему зайти.
Бабченко сидел за столом и трудился над составлением какой-то бумаги.
– Садись, – сказал он, не поднимая головы и продолжая заниматься своим делом.
Это было его привычкой – он никогда не прерывал начатой работы, если приходили вызванные им подчиненные. Он считал это несовместимым со своим авторитетом.
Сабуров, успевший уже привыкнуть к этому, равнодушно спросил у Бабченко разрешения выйти покурить. Едва он вышел, как ему навстречу попался воевавший в дивизии с начала войны командир роты связи старший лейтенант Еремин.
– Здравствуй, – сказал Еремин и крепко тряхнул Сабурову руку. – Уезжаю.
– Куда уезжаешь?
– Отзывают учиться.
– Куда?
– На курсы при Академии связи. Чудно, что из Сталинграда, но приказ есть приказ, – еду. Зашел проститься с подполковником.
– Когда едешь?
– Сейчас. Вот катерок будет, и поеду.
Подумав, что если не его появление, то хотя бы приход явившегося прощаться Еремина заставит командира полка оторваться от писания бумаг, Сабуров вошел в блиндаж вслед за Ереминым.