Дни нашей жизни
Шрифт:
Собрание проводило директора долгими рукоплесканиями.
Немиров уже сошел с трибуны, когда прозвучал умоляющий голос Кати Смолкиной:
— Уж до того хорошо сказал, Григорий Петрович, так скажи еще о Любимове и о планировании!
Немиров развел руками, улыбаясь: поздно, мол, да обо всем не скажешь зараз! Но секретарь райкома громко поддержал:
— Скажите, скажите, Григорий Петрович, раз народ просит!
Немиров неохотно вернулся к трибуне, подниматься на нее не стал, а только взялся за нее рукой и заговорил совсем другим, будничным и даже недовольным тоном:
—
Мысль была верна, ее восприняли с одобрением, но Григорий Петрович видел, что многие не удовлетворены. Однако никаких обещаний он давать не хотел и не считал возможным.
— Вы сегодня крепко покритиковали руководителей цеха, — продолжал он. — Я понимаю горячность собрания и считаю ее полезной. Товарищ Любимов, конечно, учтет критику. Но вряд ли стоит выискивать тут разные линии, из отдельных ошибок искусственно выводить принципиальные расхождения. Все мы большевики, всех объединяет одна цель — и Любимова, и Полозова, и Воробьева, и всех нас. К ней и пойдем, товарищи, плечом к плечу.
Раздались жидкие хлопки.
Возвращаясь на свое место, Григорий Петрович физически ощутил разлад с коллективом, недавно так горячо внимавшим его словам. Несколько человек подняли руку, требуя слова. Но Григорию Петровичу хотелось оставить последнее слово за собой. Демонстративно поглядев на часы, он объяснил председателю, что его ждут неотложные дела, попрощался с Раскатовым и пошел к выходу. Перед ним расступались почтительно, но холодно. «Напрасно, напрасно заступился за Любимова! — думал он, спускаясь в цех. — Конечно, Любимов неповоротлив насчет нового. Правильно определил Полозов этот его дух: «Как бы чего не вышло». Никакой особой линии у Любимова, конечно, нет, а вот гибкости не хватает».
Он прошелся по цеху, придирчиво отмечая неполадки и мысленно подбирая обидные слова, какие скажет завтра начальнику цеха.
А собрание шло к концу.
Николай Пакулин ожидал, что после такой жестокой критики оценка деятельности партийного бюро будет сурова, и заранее огорчался за Ефима Кузьмича.
Но целый хор голосов выкрикнул:
— Удовлетворительно!
Никому не хотелось зря хаять партбюро: сделано немало, сил не жалели, за прошлое — спасибо, да только сегодня нужно другое.
К началу выдвижения кандидатур установилась полнейшая тишина. В этой тишине Ефим Кузьмич первым поднялся с места и назвал кандидатуру Фетисова. Один за другим поднимались коммунисты:
— Клементьева Ефима Кузьмича!
— Анну Карцеву!
— Александра Воловика!
— Воробьева!
— Любимова Георгия Семеновича!
— Полозова!
— Никитина Евгения — от комсомола!
— Гаршина Виктора Павловича!
— Катю Смолкину!
Так как предстояло выбрать семь человек, раздались голоса:
—
Фетисова попросили рассказать свою биографию. Биография была достойная: человек вырос на заводе и накопил немалый опыт партийной работы.
— Я впервые в турбинном цехе, — сказал Фетисов под конец. — И вижу: коллектив сильный, а положение в цехе трудное. Если, вы мне доверите, товарищи, я всеми силами постараюсь оправдать ваше доверие.
Он понравился коммунистам, но то один, то другой шепотом высказывал сомнение:
— Первый раз в цехе — и сразу руководить... Еще пока он ознакомится да поймет!
Ефим Кузьмич рассказал все хорошее, что знал о Фетисове. Потом слово взял Диденко:
— Будем говорить прямо, товарищи. Обстановка в цехе сложная, руководство не очень дружное, задачи перед цехом огромные. Рекомендуя на ваше усмотрение кандидатуру товарища Фетисова, партком рассчитывает, что Фетисов сумеет поднять партийную работу у вас в цехе, обеспечит партийный контроль над производством и внесет с собою свежую струю в вашу организацию.
Молча проголосовали: оставить кандидатуру в списке на тайное голосование.
Под рукоплескания прошли кандидатуры Клементьева, Карцевой, Воловика. Обсуждения не было, собрание дружно кричало:
— Знаем, знаем!
Так же дружно приняли кандидатуру Воробьева, но тут встала Анна Карцева и попросила слова.
— Отвод? — удивился председатель.
Аня, не отвечая, вышла на трибуну. Лицо ее горело.
— Я все собрание думала: выступить или не выступить? — звучно сказала она. — И решила, что молчать нечестно. Скажу, что думаю, а ваше дело — решать. Я поддерживаю кандидатуру Якова Воробьева, но думаю о нем не только как о хорошем члене партийного бюро, но и как о хорошем секретаре партийной организации!
По собранию прошло движение. Не было ни одного возгласа, но тем выразительнее было это молчаливое, напряженное движение.
— Мы познакомились с товарищем Фетисовым, и он, кажется, всем нам понравился. Но сколько времени пройдет, пока он ознакомится со всеми особенностями нашего цеха? А ведь нам с завтрашнего дня работать во всю силу, если мы хотим дать досрочно четыре турбины. Здесь говорилось, что новый человек сумеет внести свежую струю. Но это, по-моему, недоверие к нашей организации. Свежая струя нужна там, где есть стоячая вода или болото.
Снова прошло по собранию движение, на этот раз движение явного и безусловного одобрения.
— Я не думаю, чтобы новый человек сумел помочь цеху лучше, чем товарищ, прекрасно знающий и положение, и людей, и задачи каждого участка. Вы посмотрите, какое творческое движение возникло в цехе по инициативе Воробьева! Это же неисчерпаемый родник! Кто же сумеет направить этот родник лучше того человека, что вызвал его наружу?
Ей ответил гул одобрения.
— Я предлагаю, товарищи, избрать в партбюро, а затем секретарем его, Якова Воробьева, коммуниста-фронтовика, нашего лучшего партгрупорга, рабочего-интеллигента новой формации. Это тоже будет свежая струя, но свежая и сильная струя нашей собственной реки, которую я считаю полноценной и полноводной!