Дни трепета
Шрифт:
— Скоро, Милочка, скоро, — отвечает Йося с видом оскорбленного Лира. — Ты еще вспомнишь обо мне, ты еще пожалеешь и скажешь: «Сердце мое пребывало в заблуждении. Не знала я Йосиных путей».
Фира и Йося уехали в город Геленджик. На прощанье Иосиф пообещал мне звонить каждый день, сразу дать телеграмму, как только приедет, и не одну, а три — как доехал; потом как устроился, и самое главное — когда встречать обратно: поезд, место, вагон, а то письма идут очень долго, но он будет писать, несмотря ни на что, во всех подробностях о своей курортной жизни, хотя у них с Фирой путевка на десять дней.
Йосе выдал ее ко дню Победы комитет ветеранов и присовокупил два рулона туалетной бумаги.
— Ветераны и впредь непоколебимо будут стоять на страже мира, но если что — дадут отпор врагу, — сказал Иосиф, получая вышеуказанные дары от старенькой общественницы Уткиной.
Поезд тронулся. Фира стала махать носовым платком и громко плакать. А Йося крикнул мне из окна:
— Человек, Милочка, должен всю жизнь отращивать себе крылья, чтобы в момент смерти улететь на небо.
Йося, Йося, как только исчезли огни твоего концевого вагона, я вздохнула легко и свободно впервые за много лет. Знаешь ли ты, что ты, Йося, давно мне никто? Да-да, не падай в обморок, известно ли тебе, что один раз в семь лет клетки человека полностью обновляются — это сказал мне великий Кукин, а ему — его репетитор по биологии? Так что я, Йося, уже не та Милочка, что в красном платье бежала от гуся в Немчиновке, а гусь щипал ее за уши. Я уже трижды не та, а через месяц буду четырежды, ты мне чужой, и пора забыть о той роли, которую ты сыграл в моем рождении.
Знай, я приму его этой ночью, оставлю у себя, было бы непростительною ошибкой с моей стороны все еще держать дистанцию, когда ты, Иосиф, пропал в облаке дорожной пыли, исчез в полосе неразличимости, лишь тень твоя ложится в эту минуту на глинистые берега, глухие заборы, зеленые овраги, на спины кузнечиков и желтые поля сурепки, прилегающие к железнодорожному полотну.
Вон он идет мне навстречу — любитель сладкой жизни Кукин — Тибул, который ни дня не жил честным трудом, коммерческий директор несуществующих структур, продавец недвижимости, культурный атташе с кожаным портфелем и бамбуковой тростью, сам ест пирожное «картошку», а мне купил булочку с повидлом.
— Я зонтик взял, — говорит он, — хотя ничто не предвещало дождя. Ведь когда я с тобой — всегда случается что-то непредвиденное.
Над ним летают голуби и вороны, сияют перистые облака, у ног его цветут одуванчики и анютины глазки… Он снимает ботинки с носками, закатывает штаны и шагает босой по газонной траве и по цветам.
— Простите меня, цветочки, милые и любимые, — говорит Кукин. — Сейчас я пройду по вам, а время придет — и вы будете расти на мне и цвести.
— Ну? — спрашивает он у меня. — Что мы будем делать? Радоваться? Веселиться? Оживлять покойников?
На Баррикадной нам предложили сфотографироваться на память с живым питоном. Я согласилась, а Кукин — нет. Из страха, что тот его удушит.
— Глупо, — сказал Кукин, — в своей единственной жизни быть удавленным питоном во время фотосъемки.
Мы съели по пирожку горячему с рисом, по кулебяке с капустой, по яблочку, и Кукин сказал:
— Ты прекрасна, Милочка! От твоих волос пахнет дохлым воробышком. Надо будет тебя как-нибудь соблазнить.
— Что ж, — ответила я безрассудно. — Пора познать и мне любовное волненье. Кукин, трепет моих очей, проводи меня домой.
— Сейчас очень опасно ходить, — согласился Кукин. — Китайцы расплодились в Москве, и под видом киргизов убегают в Америку. Хотя чего проще! — воскликнул он, — отличить китайца от киргиза. Киргизы кочковатые, а китайцы — наоборот — суховатые и желтоватые.
Йося, Йося, могу себе представить, как ты раскричался бы, расплакался, растопался бы ногами, узнай о том, что я приняла его в доме твоем в тот самый вечер, когда от тебя пришла телеграмма: «Устроились хорошо. Рядом море. Иосиф».
Счастье, когда твои близкие живы, здоровы и находятся в санатории! Бледная и трепещущая, ставила я чайник на плиту, а Кукин, со всех сторон окруженный почетом, слонялся по квартире, и впереди была вечность.
— Безумные евреи! — говорил он, встречая повсюду Йосины запасы макарон.
Йося запасал макароны на черную старость, на случай войны, голода, разрухи, еще он запасал крупу и спички. Спички отсыревали, в крупе заводились жучки, Йося же — иссушенный, как осенний лист, запрещал расходовать его запасы без особых на то причин, считая их стратегическими.
Йося, Йося, все кончено между нами, я больше не вернусь на твой зов, найди уединенное место, пади на траву и орошай землю горькими слезами: сегодня я скормлю твои макароны Кукину.
В нашем доме не принято сходить с ума по мужчинам, но Кукин, да-да, не перебивай! — Кукин явился для меня источником столь сильной любви, что я совсем одурела от страсти. Где он? А где я? У нас везде ноги, везде руки, везде глаза, головы, лица, уши повсюду в мире…
— Какие у тебя, Милочка, большие уши, — восторженно шепчет Кукин. — Такие уши говорят о здоровом организме человека и о его физической мощи. Люди с мясистыми эластичными ушами, — продолжал он, — имеют проблемы с печенью, почками и сердцем. А у кого уши тонкие и просвечивающие, мучаются всю жизнь с желудком и кишечником.
В заключение — вне всякой связи с предыдущим Кукин спросил — знаю ли я, почему у меня холодный нос?
— Нет, — ответила я.
— Потому что ты хочешь меня! — сказал Кукин. И он победоносно посмотрел в мою сторону.
— Да, — воскликнула я, обнимая его и целуя, — да, мой единственный Кукин! Явись к нам, репетитор по биологии, а то с годами мне стало казаться, что я еще недостаточно тщательно изучила этот вопрос, хотя я постоянно штудирую специальную литературу, перелопатила горы брошюр, с дальним прицелом выписываю журнал «Огни Сибири», там дают множество дельных советов, и я — чисто теоретически неуклонно овладеваю сей областью знаний, по крайней мере — терминологией.
— А я, — беззаботно заметил Кукин, — всегда предпочитал спонтанность в этом деле. Как пойдет, так и пойдет. Жаль, энтузиазм стал угасать.
Он взял сыр, приложил к ноздре и шумно вдохнул:
— Такой здоровый воздух от сыра, — сказал Кукин, — даже голова идет кругом. А давай гонять чаи!!! — неожиданно предложил он. — Будем, Милочка, гонять чаи всем врагам назло. Кстати, ты не знаешь, куда девались татаро-монголы после Куликовской битвы?
Кукин провел у меня шесть часов. Он сидел на кухне, гонял чаи, покуда не забрезжил рассвет, рассказывая о том, что он в жизни любил и утратил, и через какие неописуемые опасности он прошел.