Дни в Бирме
Шрифт:
– Божеству моему очень плохо? Я понесу божество мое на руках?
– Не надо, – отмахнулось божество. – Виски дай и переодеться.
В спальне Ко Сла усадил хозяина на кровать. Осторожно сдирая присохшую, задубевшую от крови рубашку, он горестно цокал языком:
– Ах ма лай? Кровь везде, везде грязь! Не надо вам, тхэкин, эти детские игры на смешных глупых лошадках. Старый уже, очень опасно!
– Седло съехало, – объяснил Флори.
– Такая игра, – продолжал Ко Сла, – хорошая для молодого офицера. А вы больше не молодой, тхэкин. Уже опасно падать. Надо тихо-тихо ходить.
– Что я, старик? – сердито бросил Флори,
– Вам тридцать пять, – напомнил Ко Сла вежливо, но твердо.
Помимо столь ободряющих сентенций, жены Ко Сла, временно примирившись, притащили горшок некого (чудодейственно целебного!) скверного месива, каковое слуге было приказано потихоньку вывалить за окно, заменив борной мазью. Затем, в прохладной ванне, когда Ко Сла бережно отмывал его, а голова постепенно прояснялась, он снова размышлял и тяжесть на душе усиливалась. Да, она явно глубоко оскорблена! Но чем, если после вчерашнего прощания они еще не виделись? Сплошная тайна!
Флори еще несколько раз объяснял слуге досадную постороннюю причину падения с лошади, и К° Сла цокал языком, сочувствовал, хотя по лицу было видно, что он накрепко уверился в неумении хозяина ездить верхом. С другой стороны, пару недель назад Флори совершенно незаслуженно досталась слава героя, укротителя мирных буйволов. Судьба на свой лад все же держит справедливое равновесие.
17
Вновь Флори встретился с Элизабет только вечером в клубе. До этого он не посмел искать ее, отражение в стекле стакана удручало, лишая всякой смелости. Слева уродская метка, а справа ссадина, как с такой мордой заявиться при дневном свете? Входя в салон, он прикрывал лицо рукой, якобы потирая укус москита на лбу. Дрожащая ладонь сейчас сама, кажется, прилипала, пряча родимое пятно. Элизабет, однако, еще не было. Зато его втянул водоворот нежданной ссоры.
Только что вернувшиеся из джунглей Эллис и Вестфилд сидели, брюзгливо обсуждая новость о том, что в Рангуне подлец редактор «Сынов Бирмы» за клевету посажен на четыре месяца. Кипя по поводу столь смехотворного приговора, Эллис встретил Флори ядовитым вопросом насчет «слюнявого дружочка Вшивотами». Менее всего в данный момент расположенный спорить, Флори неосторожно огрызнулся, – появился повод к сваре. Атмосфера стала накаляться, и после того, как Эллис назвал его «мальчонкой для черномазых пидоров», Флори своим ответом вывел из себя и Вестфилда. Даже его, покладистого по натуре, частенько раздражал необъяснимый большевизм Флори (при всякой абсолютно четкой диспозиции правильной штуки и дерьма, этот малый настырно расхваливал то самое дерьмо). Вестфилд призвал Флори не изображать чертовых агитаторов на митинге, а затем прочел небольшую проповедь с напоминанием главных святых заветов:
Наш престиж!
Твердая рука (крепкий кулак)!
Все мы должны всегда плечом к плечу!
Уступ дюйм, гады тебе ни пяди не оставят!
Дух наш един, дух наш несокрушим!..
Растущее беспокойство относительно Элизабет так грызло душу, что Флори едва слышал суровое наставление. Кроме того, он все это сто раз прослушал еще во времена военных сборов гражданской молодежи, начиная с первой недели в Рангуне, когда командир, матерый бурра-сахиб (большой ценитель джина и крупный специалист по разведению пони, позже уличенный в махинациях на скачках) над гробом земляка напутствовал их, юнцов: «Помните, ребята! Всегда помните – мы народ сахибов, а они мразь!». Наваливалась просто смертная тоска.
– Ну хватит, надоело! – прервал он Вестфилда. – Верасвами хороший парень, будь я проклят, – получше кое-каких белых! Как бы то ни было, я выставлю его кандидатуру на собрании. Может хоть он освежит нашу драную помойку!
После этого скандал мог полыхнуть до небес, если бы, как большинство клубных ссор, не угас с появлением услышавшего шум бармена.
– Звали, сэр?
– Пошел к черту! – шикнул Эллис.
Бармен скрылся, но свара временно улеглась. Послышались шаги и голоса – явились Лакерстины.
Не в состоянии взглянуть в глаза Элизабет, Флори все же заметил, что семейство роскошно принарядилось. Мистер Лакерстин даже в белом, по сезону, смокинге и совершенно трезв (крахмальная сорочка с пикейным жилетом, видимо, броней крепили его нравственность). Изящнейшая миссис Лакерстин в алой змеиной шкурке. Впечатление прибывших на консульский раут по случаю приема высоких гостей.
В ожидании напитков, миссис Лакерстин, воссев под опахалом, невероятно протяжным писком завела разговор о дивном принце Уэльском, вызывая некое дружное тайное недоумение («какого дьявола?») и до странности напоминая вдруг получившую роль герцогини опереточную хористку. Флори устроился сбоку основного застолья, почти позади Элизабет, которая была в желтом, смело укороченном согласно моде платье, искрящихся чулках, лаковых босоножках и более того – с украшавшем головку пышным страусовым пером. Никогда еще ее шик, ее светский шарм так не подавляли. Не верилось, что недавно он целовал ее. Поскольку Элизабет щебетала со всеми сразу, Флори тоже отважился вставить словечко, но откликнулась ли она как-то ему лично, в общей беседе осталось непонятным.
– А кто же готов в брийдж? – пропела миссис Лакерстин.
Отчетливо произнесла не «бридж», а «брийдж»; загадочная аристократичность нарастала буквально с каждой фразой. Готовы оказались супруг, Вестфилд и Эллис. Флори, вслед за отказом Элизабет, поспешил отрицательно замахать руками. Замаячил единственный, может, шанс переговорить с ней наедине. Тревожно следя за уходящими в соседний зал, он с облегчением увидел, что девушка идет последней, и быстро встал в дверях, мгновенно побелев и похолодев. Элизабет слегка отпрянула.
– О, извините, – сказали оба одновременно.
– Секунду! – продолжил он, плохо скрывая дрожь в голосе. – Можно вас чуть-чуть задержать? Просто сказать вам кое-что?
– Мистер Флори, позвольте мне пройти.
– Прошу! Прошу вас! Мы сейчас одни. Только два слова!
– О чем именно?
– Только вот это. Чем бы я вас не обидел, пожалуйста, скажите – чем? Скажите, я имею право знать, для меня хуже пыток чувствовать, что я чем-то вас оскорбил. Пожалуйста, не оставляйте меня без ответа.
– Не понимаю, «оскорбил»? С какой стати? Откуда у вас эта идея?
– Но как же? Вы ведь так вели себя!
– Как я себя вела? Вообще, вы очень странно со мной говорите.
– Даже не скажете! Вы утром насмерть меня прикончили.
– Обязана ли я выслушивать эти допросы?
– Но я прошу вас, умоляю! Вы видите, не можете не видеть, что со мной делает ваше внезапное презрение. Вспомните, ведь еще вчера мы с вами…
Она густо порозовела.
– По-моему, упоминать о подобном грубо и чрезвычайно бестактно!