Дни знамений
Шрифт:
– Я не понимаю, почему ты отказываешься сказать мне, что значит слово внутри кольца.
– Я и сам не понимаю. Но по-прежнему не хочу говорить. – Он взял ее за руку и поцеловал. – Да зачем тебе вздумалось помогать этой смертной женщине?
– Потому что она хочет помочь нам. Она обещала мне присмотреть за ребенком, когда он родится на свет, и было бы просто невежливо отказать ей в помощи.
– Но это слово – загадка, одна из лучших моих загадок, и я не желаю говорить ответ!
На мгновение она задумалась над тем, что представляет собою это странное существо, ныне ставшее в некотором еще более странном смысле ее возлюбленным. Он выглядел точь-в-точь как эльф, волосы
– А вот остров в южных морях меня заинтересовал, – помолчав, добавил Эвандар. – Ты, наверно, захочешь помочь той женщине найти его? Тогда я сделаю это Для нее, в обмен на помощь ребенку, когда тот родится.
– Благодарю тебя, любимый! Конечно, я буду рада!
– Прекрасно! Ступай же обрадуй ее, а я пока поищу остров.
– Я так и сделаю, но сперва хочу отыскать Элесари и увести отсюда. Она, вероятно, где-то неподалеку.
Так, из-за каприза Времени, получилось, что в мире Джилл прошло несколько недель, пока Даландра вновь явилась перед нею.
Тем временем труппа бродячих артистов в компании Джилл и Саламандра, покинули Зама Ману. Форма главного острова Ористинского архипелага напоминает некое животное, с головою, указывающей точно на север, а длинный полуостров, как хвост, тянется почти на пятьдесят миль к югу.
Высадившись в Арборате, городе, расположенном на самом кончике этого хвоста, труппа начала медленное и долгое путешествие на своих расшатанных повозках, влекомых пожилыми лошадьми, к следующему большому городу, Индерат Ноа, на западном «боку» животного. Марха обрадовалась, когда Саламандр настоял, чтобы она оставила тряский фургон и пересела на лошадь, которую он повел в поводу, шагая рядом по залитой солнцем дороге. Разумеется, они часто делали остановки в захолустных городках и на ярмарках, чтобы дать представление. На каждой ярмарке Саламандр покупал что-нибудь для труппы – там отрез шелка на костюмы, здесь – новенький с иголочки набор расписных кожаных мячей для акробатов, – и тратил на это часть личных немалых заработков.
– Кто тратит, тот зарабатывает, – твердил он. – Между нами, мы с Винто решили сделать нашу труппу самой роскошной в Ористинне!
Марха улыбалась и думала, что Саламандр, несомненно, добьется всего, что угодно, если только пожелает.
Орима осталась далеко позади, и Марха теперь снова блистала своим искусством хождения по канату. Это немного утешило ее и как бы восполнило потерю отца; впрочем, день проходил за днем, и вскоре девушка обнаружила, что почти совсем не скучает по нему. Хамиль никогда не причинял ей зла, но и ласков не бывал. Ей не хватало самого сознания, что у нее есть отец, есть семья, какой-то свой уголок, узелок в пестрой ткани мира. Теперь же эта труппа – или какая-нибудь иная, похожая, – должна была стать ее единственной семьей, как и для многих, многих артистов, скитающихся по островам Бардека. Марха утешалась мыслью о том, что Китта и Делиа при ней, ведь она знала их вот уже шесть лет, – целую вечность для скитальцев, не знающих, что такое твердая почва.
И потом, конечно, многое значило присутствие Саламандра. Марха старалась найти укромное местечко на безопасном расстоянии, откуда могла бы наблюдать за ним часами – и во время представлений, и когда он просто упражнялся или даже обедал, сидя у костра. Она боялась приближаться к нему. Но однажды, упражняясь в подбрасывании шелковых шарфов, он заметил ее и подозвал к себе.
– Хочешь поучиться, как это делается? – спросил он.
– О да, хочу! – ответила она, удивляясь собственной смелости. – Если вы уделите мне немножко времени и покажете…
– С удовольствием, с превеликим удовольствием!
С того дня у нее появились законные основания проводить несколько часов в день в его обществе, хотя ей приходилось ловить взгляды, невзначай брошенный в их сторону Киттой или Джилл – взгляды далеко не одобрительные.
После одного из таких уроков он рассказал ей, что настоящее его имя – Эвани, но взял с нее слово соблюдать тайну и ни с кем не делиться. Как ни была Марха ослеплена им, ей хватало проницательности, чтобы ощутить холодок сомнения; жонглер, совершенно очевидно, скрывал также и другие странные истины. Стоило ему заговорить о варварском королевстве на севере, как его рассказы становились скупы и сдержанны. Он никогда не упоминал о своей семье или о родном городе, никогда не объяснял, почему сделался уличным артистом.
– Как ты думаешь, может он быть изгнанным отпрыском какого-нибудь знатного рода? – спросила как-то вечером Марха у Китты. – Может, он даже опальный князь?
Китта фыркнула:
– Насчет опалы я готова поверить сразу!
– Вот вечно ты все опошляешь! А я… я иногда думаю, женат он или нет?
– Марха, дорогая, есть у тебя голова на плечах или нет? Нашла о чем думать! Успокойся, я спрашивала у Джилл, и она сказала – не женат.
– Ох, как я рада! Ведь Джилл можно верить, правда?
– В ней есть что-то такое, дитя мое, что мы могли бы вверить ей даже свою жизнь, – Китта досадливо прикусила губу, но добавила: – Чувствую себя дурой, говоря такие слова, но не могу удержаться…
Марха пропустила последнее высказывание мимо ушей, целиком поглощенная вестью об Эвани, приятнейшей, чем лучшее вино, сладчайшей, чем мед. Радости хватило на много дней; Марха упивалась сознанием того, что никакая другая женщина не называет его своим. Однако он по-прежнему держался на расстоянии, демонстрируя самые братские чувства, и наконец Марха вынуждена была с горечью признать, что он ее просто жалеет.
За день до приезда в Индерат Ноа труппа остановилась на ночевку в постоялом дворе у дороги. Они могли бы до темноты проехать еще немного, а до города оставалось всего пять миль, но был риск, что ворота закроют у них перед носом. Когда накормили лошадей и поставили шатры, Марха пошла искать Эвани. Неподалеку от стоянки, в окружении старых каменных дубов журчал родник, растекаясь по нескольким каменным желобам, устроенным архонами Индерат Ноа для удобства путешественников. Эвани и Джилл сидели там, и что-то в их напряженных позах заставило Джилл остановиться. Но Эвани сам заметил ее, и он так вздрогнул, и так виновато улыбнулся… Марха поняла, что речь шла о ней. Кровь прилила к ее лицу, она почувствовала, что краснеет, как дитя. Не говоря ни слова, она развернулась, убежала и, нырнув под полог шатра, рухнула на постель с намерением хорошенько выплакаться.
– А что случилось с ее матерью? – спросила Джилл.
– Честно говоря, не знаю, – призналась Китта. – Ее давно уже не было, когда я поступила в труппу Хамиля. В то время дело у него было солидно поставлено…
Они сидели на каменной скамье под деревьями на рыночной площади Индерат Ноа – большой и красивой площади с фонтанами и мощеными дорожками между скоплениями навесов и торговых палаток. Мостовые, разогретые послеполуденным солнцем, излучали жар, над фонтанами искрились облачка брызг. Неподалеку Саламандр и Винто торговались с двумя чиновниками архоната насчет разрешения на представление.