До боли смешно. Скелеты в шкафу и в карьере молодого земского врача

Во внутреннем оформлении использованы иллюстрации В. В. Давлетбаевой

Родители, как они до сих пор утверждают, всегда сильно меня любили. И именно поэтому решили, что врачом я должна быть «настоящим». Что это такое, никто точно не знал, образ собирали из рассказов Булгакова, Веллера и преданий о лекарях древности. Это кто-то неопределенный в белых одеждах, очень серьезный. Человек, способный

одним словом вылечить от запора, чесотки и собачей чумки. Все это и послужило толчком к решению отправить меня после интернатуры в районный центр города N врачом-неврологом.

Место сказочное: близость к областному центру, наличие памятников культурного наследия, а главное – потрясающая природа. Это стало причиной засилья дачников, курортников и туристов.

Но самое потрясающее в районном центре города N – местные жители. За несколько лет работы в поликлинике, стационаре, приемном отделении и на выездах удалось увидеть многое: и хорошее, и плохое, и смешное, и грустное, и трогательное, и страшное. Жизнь к подобному не готовила, а фундаментальное академическое образование в университете тем более.

Сейчас, возглавляя многопрофильный медицинский центр в столице, могу с уверенностью сказать: чудесное было время. Опыт, полученный на поприще районной больницы, бесценен.

Все истории, рассказанные ниже, не плод больной фантазии автора. Они основаны на реальных событиях и произошли в практике современного земского врача.

Данная книга не преследует никаких научных целей и не несет глубоких практических знаний. Зато дает полное представление о том, что ждет молодого врача в глубинке, особенно если этот врач – невролог.

Хочу выразить глубокую благодарность и признательность моим руководителям, коллегам, наставникам, которые помогли мне не только состояться как врачу, но и адаптироваться в нелегких условиях районной больницы. А также любимым пациентам, без которых не было бы этой книги.

В городских поликлиниках сейчас тепло, светло и неплохо пахнет. Но несколько лет назад понятия «цифровизация» или «электронная регистратура» были чем-то из Филипа Дика [1] и Ханну Раяниеми [2] . А в городе N за такие слова могли одновременно предать анафеме и сжечь как еретика.

Главным человеком в поликлинике являлась сотрудница в регистратуре. Именно она решала, болит у тебя рука или нет; нужен тебе антибиотик или лист капусты, закрепленный на голове, снимет все проблемы; суждено тебе попасть к врачу или твоя очередь наступит через месяц. Она имела свое мнение абсолютно по каждому вопросу: какой врач лучше, в какой день по лунному календарю сажать морковь…

Знания ее были неисчерпаемы и синхронизированы лучше всякой электронной картотеки. Она точно помнила, у кого родился ребенок, кто женился, кому пора на диспансеризацию, а кому – на пенсию. Особенно среди работников больницы. По статусу она была даже выше фармацевта в аптеке: знаний столько же, а полномочий больше, чем у Минздрава. И только она могла регулировать потоки пациентов, выявляя и отсекая симулянтов и иногородних.

Самые большие очереди были к неврологу и офтальмологу. До сих пор не могу найти причин такой популярности офтальмолога, разве что жители города N – самые читающие в регионе. С неврологом проще: когда знания терапевтов или их терпение (что чаще) заканчивалось, пациент направлялся к неврологу.

Медицина сама по себе наука темная и неточная, а неврология, по мнению остальных специалистов, вообще из мира потустороннего, загадочного, сродни астрологии и нумерологии.

Желающих стать неврологами среди студентов медицинских вузов, как правило, единицы.

Поэтому каждое утро, пробираясь через забитый пациентами коридор к кабинету, я понимала: без работы никогда не останусь. Без сознания в конце дня – скорее всего, но без работы – никогда.

Попытки администрации изменить текущее положение вещей и упорядочить очередь достигли определенного результата. Порой пациенты заходили на прием с нарисованным ручкой номером на руке. Сначала я думала, что это заметки для них самих, чтобы не забыть купить шестнадцать буханок хлеба или семь пачек молока. Однако на двадцать шестом пациенте и я сломалась.

Это оказался порядковый номер в очереди, а поскольку большая часть моих пациентов была в определенном преклонном возрасте и не сильно друг другу доверяла, требовались конкретные доказательства своей очередности к врачу. Этот номер на руке они предъявляли и, подслеповато щурясь, приподнимая очки, рассматривали на свету. Верить на слово в данном вопросе было бы опрометчиво.

То утро сразу не задалось. Я уже пробилась к двери кабинета, как дорогу преградила женщина, закутанная в тряпки. Гардероб в поликлинике существовал и даже работал, но заставить бабку расстаться со старой шинелью не мог никто – ни охранник, ни медсестра, ни отопление больницы вкупе со здравым смыслом. Торчал только кончик носа и левый глаз. Встав грудью на оборону двери и раскинув руки, она принялась кричать:

– Не пущу!

Возможно, происходящее вокруг всколыхнуло в бабке генетическую память об обороне русских земель от печенегов, потом монголов и, наконец, фашистов. Это было завораживающе и страшно одновременно.

Попытки объяснить, что я врач и точно ей помогу, не увенчались успехом, а лишь придали бабке сил:

– Не пущу! Я с пяти утра занимала!!!

С учетом расписания рейсовых автобусов из окрестных сел и деревень в районный центр, а также циркадных ритмов местных жителей, оснований не верить не было.

Но случилось чудо, которого уже не ждали: в толпе оказался мой бывший пациент. Он меня узнал, о чем громогласно заявил толпе. Это удалось не с первой попытки, поскольку на его стороне была молодость и громкий голос, а на стороне бабки – энтузиазм и опыт рыночных разборок. Наконец у него получилось влезть на железные сиденья около кабинета, перекричать толпу и неугомонную одноклассницу Крупской. Люди смогли оттащить бабку от двери, а я – начать прием.

Очередь двигалась медленно, толпа не уменьшалась, и в какой-то момент крики за дверью достигли апогея: послышался удар, и дверь пробил костыль. Костыль! Самый настоящий костыль торчал с обратной стороны хлипкой двери в кабинет. Новый, блестящий, видно, что недавно предоставленный соцзащитой, даже наклейка на обратной стороне не успела отвалиться. В этот момент наступила тишина, ревущая толпа замолчала, а пациент, который в этот момент сидел передо мной, хмыкнул и произнес: