До чего же довёл меня блюграсс. Блюзы и монстры, которые разрушали мою жизнь
Шрифт:
Вот почему я провожал её до дома после занятий ежедневно, посвящая каждую минуту нашим «играм».
Но мы не играли с ней в то, во что играют другие дети. Мы не растрачивали энергию друг друга на глупую беготню и преследование. Мы стимулировали наш интеллект, препарируя лицемерие, безумие и глупость управляющих нами взрослых.
И хотя на первых порах я был только её слушателем, вскоре я стал делать самостоятельные открытия по теме «общества», в котором мы живём. Открывая то, что оно не желало демонстрировать.
Потому я и был избран её учеником, а она моим гуру. Потому и оказались мы неразлучны.
Никто не мог так хохотать, как она – громко, утробно, до изнеможения. И очень привлекательно.
Мы понемногу изучали идиш. От неё я узнал, что такое «фарпочкет» и «цицмус». Всё они были частью иносторонней чарующей парадигмы, о близости которой не подозревали те, кто живёт по шаблону WASP. Эти слова рождались в сумраке параллельной реальности, где царит совсем иное мировоззрение.
Мир, в котором всё иначе от и до. Поясняя его ключевые слова, она позволяла такие виражи воображения и отдалённые (far-blown – farblondjet) примеры, что мы потом хохотали как ненормальные, не в силах вымолвить ни слова по многу дней. Истерический смех сопровождал нашу каждую встречу.
Моим любимым словом стало «онгепочкет» – нечто сложное, но бессмысленно сложное, как само наше существование, о котором мы придумывали песенки, бесконечные, как оно само:
Где ты был, Билли-бой, Билли-бой,Говори, где ты был, славный Билли?Я ходил и гулял, сдобный бублик берлял,Что у Гегеля спёр на могиле…Или:
Чёрт понёс меня в гетто,Где гуляли скелеты…Или:
Я летал к Папе ПиюДелать кулоскопию.Или:
Ездил к Урбану-папеЗа тюрбаном на драпе.Или:
Повесив кипу на менору,Надену я шляпу-федору.Или:
Пойду куплю обмотокПод цвет твоих колготок.Или:
Если там читает Сруль,Все ребята рвутся в шуль.Или:
Самый опытный моэльСделал мне «Эммануэль».Вот в каком восхитительном мире я оказался, благодаря Натали. Не было друзей ближе нас, и не было влюблённых моложе. А потом однажды утром она сообщила мне в школе, что ей нельзя выходить за гоя.
– За гоя? – переспросил я.
– Ну да, – так сказал её отец, а он грамотный человек и общается с Сатмарским Ребе. Из гоев получаются плохие мужья.
– Гои, браки, мужья – что за ерунду ты городишь, Натали?
– Шейгец колотит жену, плюёт на детей, не хочет работать, потому что ему лень… С женою не обходителен, подобно мужьям-евреям. Гойские мужики напьются и валяются, и это с ними происходит постоянно – пьют и валяются. В общем, извини, Джонни, но я не могу стать твоей женой.
– Женой? Не рановато ли нам? Какая к чёрту женитьба в нашем возрасте?
Я было решил, что она заболела и бредит, но слёзы хлестали из неё, как из маленького кошерного кита.
– Так, достаточно, – сказал я. – До этих штучек мне нет никакого дела. Всё, чего мне хочется, это играть с тобою как прежде.
И тут были произнесены роковые слова:
– Нам нельзя играть вместе.
– Нельзя играть вместе? Чёрт возьми, почему?
– Отец боится, что у нас могут возникнуть дурные мысли.
– Дурные мысли?! – я психанул. Глаза мои застлал кровавый туман, и я психовал весь день.
Значит, мне можно играть или с гоями или ни с кем. Вот я и буду ни с кем, созерцая багровые сполохи на окружающих предметах.
Меня отпустило не сразу. За багрянцем нахлынула чернота. Затем отступила и она. А вместе с нею и воспоминания.
Пришлось потерпеть, но и красное, и чёрное, и память – всё отошло. Тридцать лет, как они отпустили меня, и приходят вновь только при психоанализе.
Такое вот происшествие.
Играя в показных либералов, родители Натали пригласили на её день рождения весь наш класс. Даже меня – равенство, ха!
Тогда-то мы и встретились лицом к лицу – я и мистер Фельдман с его полированной лысиной, пухлым туловищем в костюме от Братьев Брукс, и лицемерной улыбкой.
Я разыгрывал невинность. Я притворялся дурачком. Я делал вид, будто я совсем ни при чём, принимая целую порцию именинного торта с неаполитанским мороженым.
Разумеется, я к нему не прикоснулся, а спрятал под стулом.
А потом сходил за добавкой. Ещё и ещё раз.
В общей сложности, мне удалось повторить процедуру не менее пяти раз. Вёл я себя так обходительно, что лысый ничего не заметил.
А когда он повернулся ко мне спиной, я начал метать в него тарелки: раз, два, три, четыре, пять.
Ода радости, поэма экстаза и триумф воли. Мистер Фельдман был сплошной крем и сироп. Мой корабль шёл ко дну, вернее, он уже затонул, но я не сдавался. Никто не может поступать так безнаказанно, как он обошёлся с нами. Но когда этот ёлочный триффид приблизился ко мне, сверкая сквозь кремовую маску глазами, я не дал себя схватить…