До последней крови
Шрифт:
— В нынешних условиях мы не удержим армию в России. А нужно ли нам это? И нужно ли это им? Политика уступок… — сказал Рачиньский.
— И что же вы предлагаете? — резко оборвал его Сикорский.
— Согласиться с предложениями Андерса. Нельзя также забывать, что военная обстановка на юге России катастрофическая.
— А что думаете вы? — обратился Сикорский к Миколайчику.
— Предложение генерала Андерса кажется мне преждевременным, — после колебаний ответил Миколайчик. — Насколько мне известно, посол Кот придерживается того же мнения. Он говорит, что Андерс преследует
— Надо посмотреть, кто работает в России, — вмешался Рачиньский.
— Не в этом дело, — ответил Миколайчик. — Что касается замысла самого генерала Андерса…
— Может быть только одна польская политика, — прервал его Сикорский.
На лице Рачиньского появилась улыбка, Миколайчик склонил голову.
— Поэтому, — продолжал Сикорский, — я, как Верховный, в ответе на докладную генерала Андерса решил твердо заявить ему, что, исходя из высших политических мотивов, Войско Польское должно остаться в Советском Союзе.
— Я бы не говорил столь категорично, — сказал Рачиньский.
— Буду предлагать совету министров, — Сикорский открыл папку с документами, — принятие следующего решения: «Польское правительство вновь заявляет, что решение оставить на советской территории часть польских вооруженных сил, которые потом воевали бы на Восточном фронте плечом к плечу с Красной Армией, совпадало бы с польскими интересами, а также с политикой, которая нашла свое отражение в соглашении от 30 июля 1941 года».
— Так, — сказал Рачиньский, — если мы там останемся, то должны воевать. А нужно ли нам это?
Вот именно… Нужно ли нам? Скорее, нужно ли это ему, Верховному? Такой вопрос задал ему Вензляк, когда наутро оказался в кабинете премьера.
— Самое главное, — поучительно заявил ему Сикорский, — сохранить армию. На этом этапе войны наше участие в действиях на русском фронте должно быть чисто символическим, мы не можем активно использовать свою живую силу.
— Вы, пан генерал, по-прежнему думаете о возможности поражения России?
— Да, думаю, — сказал Сикорский. — Я должен учитывать любую возможность.
— Пан генерал, — вдруг произнес Вензляк, — я исполню любой ваш приказ… Пошлите меня туда.
Сикорский нахмурил брови.
— Не понимаю…
— Приказ оставаться в России.
— Я еще не принял решения об эвакуации армии.
— Но, — настаивал Вензляк, — вы не приняли решения, чтобы там остаться.
— А решение правительства? — Сикорский не замечал или не хотел замечать явной насмешки в словах Вензляка.
— Это все жесты, пан генерал. Я говорю со всей откровенностью; прошу прощения, пан генерал, но я хотел бы высказать свою точку зрения.
— Пожалуйста.
Вензляк остолбенел от неожиданности.
— Может быть, — проговорил он, — мы переживаем решающую минуту в истории Польши…
Сикорский улыбнулся.
— Уже сто лет слышим об этих решающих минутах…
— Цена решения остаться в России, — продолжал Вензляк как ни в чем не бывало, — может быть очень высокой; стоит, однако, погибнуть под Харьковом или Сталинградом, но не потерять шанс. У меня есть основания думать, что русские обойдутся без нас и что Англия с удовольствием воспользуется
— Почему?
— Сейчас поясню, пан генерал. Если мы выведем армию из России, то тем самым предоставим Сталину полную свободу действий в принятии любых решений, когда Красная Армия подойдет к границе Польши.
— Вы далеко заглядываете, генерал, — проворчал Сикорский, — немцы стоят у Воронежа.
— Поэтому намного легче договориться с русскими по принципиальным вопросам сейчас, не дожидаясь завтрашнего дня.
— В политике, — сказал Сикорский, — не бывает таких понятий, как «или — или». Нужно иметь большое терпение, а иногда лучше составить перечень нерешенных вопросов и оставить их на будущее.
Вензляк опустил голову, может быть, для того, чтобы главнокомандующий не заметил в его глазах презрения.
— Пан генерал, — сказал он, — вы знаете, что я восхищаюсь вами, предан вам, но умоляю вас, примите решение… не слушая англичан и таких советников Сталина, как Молотов, а также наших политиканов…
— Я ценю ваше мнение, — заявил Сикорский. — О чем вы хотели доложить мне?
— Я получил запись беседы Молотова с Кларком Керром.
— Слушаю вас. — Сикорский не спросил, откуда Вензляк получает информацию. Он знал, что у генерала есть источники в английском министерстве иностранных дел, не раз он получал сведения об англосоветских переговорах в Москве или Лондоне. — Слушаю вас, — повторил Верховный, — о чем же разговаривал Молотов с английским послом в Москве?
— О нас. — Вензляк вынул из папки бумаги. Сикорский нахмурил брови. Его всегда задевало за живое, когда он узнавал, что рассматривались польские дела, а его даже не информировали об этом.
— Слушаю вас.
— Кларк Керр заявил, что его правительство с большим удовлетворением восприняло бы вывод польской армии из России с передачей ее английскому командованию на Ближнем Востоке. Молотов отнесся к этому заявлению с пониманием.
— С пониманием? — проворчал Сикорский.
— И добавил, — продолжал Вензляк, — что ему известно, что английская армия в Северной Африке находится в трудном положении и туда необходимо перебросить резервные войска. Кларк Керр подтвердил это и спросил, как Молотов оценивает военные действия на русско-немецком фронте. Советский министр признал, что положение трудное, что немцы, прорвав фронт на воронежском направлении, угрожают отрезать Москву от Кавказа. Тогда Кларк Керр сказал: «Но вы не очень хотите поляков?» «Они будут воевать у вас», — вынужден был сказать Молотов. Я привожу данные из отчета, который, — подчеркнул Вензляк, — мне кажется, не вызывает сомнения.
Сикорский молчал. Вензляк не знал, поверил ли Верховный и примет ли все это во внимание…
После той беседы Сикорский вызывал Вензляка все реже и поглядывал на него все менее доброжелательно. Однако он помнил о полученной от него информации, когда вновь рассматривал с Миколайчиком, Рачиньским и Сейдой вопрос об эвакуации польской армии из России.
— Сэр Кадоган вчера в разговоре со мной, — сообщил Рачиньский, — подчеркнул, что английское правительство будет весьма удовлетворено таким решением…