До седьмого пота
Шрифт:
— Ты стареешь, — продолжала она, — через несколько лет твоя рыночная стоимость станет опускаться, и ты, — она усмехнулась, — уже никогда не найдешь снова такой интересной работы, как у меня.
Все это было верно и составляло горькую правду — с ее стороны было особенно жестоко высказывать это в момент моего увольнения. Я сделал непроницаемое лицо и стиснул зубы.
Наконец она подала мне обычный конверт, сказав:
— Прочти это. Полагаю, тебе будет интересно. Внутри конверта лежал единственный листок бумаги без адреса, исписанный ее мелким, убористым почерком.
"Я,
Я убила его вследствие невозможности дальнейшего с ним проживания, но он никогда не давал мне поводов для развода, а я не могла существовать без его денежных средств.
Более никто — в особенности мужчина — в этом деле не замешан.
Я пишу это признание, так как, к моему удивлению, оказалось, что у меня есть совесть. Никогда не думала, что стану терзаться из-за смерти Чарльза, но произошло именно так. Я не в силах вынести это бремя.
Я трижды выстрелила в Чарльза из автоматического пистолета 25-го калибра марки “Стар”, который он мне подарил как-то на Рождество. Убив его, я стерла отпечатки пальцев и выбросила оружие в пруд Центрального парка с пешеходного мостика.
Сразу вслед за этим я стала сожалеть о содеянном.
Марго Эвинг”.
Оторвавшись от этого впечатляющего документа, я уставился на Марго, наблюдавшую за мной, как за подопытным кроликом.
— Ты убила Чарльза? — прошептал я.
— Что? — Она издала презрительный смешок. — Что за глупости! Конечно нет!
— А.., это.., это...
Выдвинув ящик стола, она вытащила что-то и кинула мне на колени. Я дернулся, и на пол соскользнул ее пистолет 25-го калибра.
— Вот, — сказала она, — он ведь не в пруду, верно?
— Я не.., не...
— Ты не понимаешь. Это напишут на твоей могиле, Родерик. — Она засмеялась и покачала головой, как снисходительная учительница. — Мне надо уходить, через полчаса сюда явится Чарльз.
— Что ты хочешь от меня, Марго? Скажи попросту, ради Христа!
— А надо ли? — Секунду помолчав, она вздохнула и произнесла:
— Да уж, видно, придется.
— Я не столь хитроумен, — не выдержав, съязвил я.
— А кто тебя знает, Родерик. Я призналась в убийстве и указала орудие убийства. Если бы Чарльз погиб, как там написано, — знаешь, Родерик, что бы ты мог сделать?
Я отрицательно покачал головой.
— Ты бы мог меня шантажировать!
— Я мог — что?
— Родерик, у тебя было бы вещественное доказательство против меня. Ты бы мог, шантажируя меня, с комфортом прожить до конца жизни. Признаюсь, я бы лучше до конца жизни терпела тебя в качестве шантажиста, нежели Чарльза — в качестве мужа. Потому что знаю, дорогой Родерик, — ты станешь держаться в рамках разумного. — Ее усмешка становилась все холоднее и злее. — Разве не так?
Ее мысль становилась пугающе ясной.
— Ты, ты хочешь, чтобы я...
— Ничего я от
— Знаешь, не было еще человека, который бы мне отказал. Мне даже не надо просить — они сами все делают. Интересно, что бы случилось с тем, кто посмел бы мне отказать?
— Ты давно это задумала, да? Поэтому и наняла меня, так?
— Ты просто глуп, неужели ты и вправду думал, что мне нужно кого-то нанимать? Я терпела твое слабоумие по необходимости, но теперь могу сказать, что испытывала отвращение, платя тебе за услуги, так же как когда ими пользовалась. Вот это удар.
— Ты не жаловалась, — выговорил я.
— В самом деле? Ладно, Родерик, мне надо идти. Чарльз будет с минуты на минуту.
— Подожди, — попросил я.
— Подождать? Чего?
— Мне нужно подумать...
— Едва ли на это есть время, — усмехнулась она.
У меня не было времени ни выслушивать ее, ни отвечать. Надо было решать, что делать.
Убить мужа? Что, если я действительно убью Чарльза Эвинга, хоть и в жизни никого не убивал и вообще самый щепетильный человек на свете? Убив его, я стану до конца жизни шантажировать Марго.
И что? Шантажировать Марго? Мне? Соперничать с ней в той дуэли двух дьявольских умов, которой явится этот шантаж? Она заполучит признание — и через полгода я в могиле.
Что же тогда? Отказ? Смогу ли я стать первым человеком, сумевшим отказать ей в ее притязаниях?
Марго смотрела на меня.
— Ну? — спросила она.
Прошло двадцать минут. Я ждал, пока ты придешь домой, Чарльз, и вот ты здесь, и я все тебе рассказал. Прости, что тебе пришлось выслушать все это под дулом пистолета, просто я сомневался, что ты согласишься со мной разговаривать.
Вероятно, осознав себя рогоносцем, ты меня ненавидишь — не важно. Рога, которые я повесил тебе на лоб, ничто по сравнению с проблемами куда более весомыми на данный момент.
Признание Марго вон в том конверте, на столе возле тебя. Я подожду, пока ты прочтешь и удостоверишься в правдивости моего рассказа.
Собираюсь ли я исполнить требование Марго? Намереваюсь ли убить тебя?
Ладно. Я подумал вначале об альтернативном решении — сложном и вместе с тем удовлетворительном. Взгляни еще раз на это признание, Чарльз, и ты увидишь, что его некоторым образом можно интерпретировать как записку самоубийцы. Следишь за моей мыслью?
Ну да. Я бью Марго по голове чем-то тяжелым — ну вот, скажем, рукояткой этого пистолета — и дожидаюсь, когда ты вернешься домой. Затем стреляю в тебя — ведь если Марго покончила с собой из-за раскаяния после твоего убийства, значит, тебя надо убить, — потом выбрасываю Марго в окно, спешу в Центральный парк, чтобы выкинуть пистолет, и наконец навсегда избавляюсь от вас всех.
В кабинете, где она сидела за столом, я занес пистолет...
И не смог этого сделать.
Нет. Я не столь кровожаден. Марго, морализируя, забыла одно: трусость — гораздо сильнее, чем совесть. И если я не мог убить ее, которую боялся и ненавидел, еще менее вероятно, что я могу убить тебя.