До скончания века

В те времена, о которых идет речь, разводы в Англии утверждались самим Парламентом. Только он был полномочен принять подобное решение. Не менее строгих правил придерживались и в других странах протестантской веры.

Издержки на улаживание подобного дела были чрезвычайно высоки. Поэтому развод могли позволить себе только весьма состоятельные члены общества. С 1602 по 1859 год было зарегистрировано всего лишь 317 разводов.

Общество подвергало разведенную женщину остракизму. Те дамы, что оказались в подобной ситуации, немедленно покидали страну и уже не возвращались.

Выражение «синий чулок» также имеет свою историю. Синие, камвольной пряжи, чулки носил Эдвард Стиллинг Флит, сын знаменитого епископа Вустерского. Он был настолько беден, что посещая литературный салон миссис Эдвард Монтагью (1720—1800), располагавшийся на площади Портмен, не мог позволить себе предусмотренных правилами черных шелковых чулок.

1818

– Простите меня, – произнесла леди Вернем.

Маркиз Стоу ничего не ответил. Он безучастно смотрел куда-то вдаль, не видя ни витража в высоком проеме, ни дивно расписанный экран за алтарем.

Маркиз думал о предстоящем скандале, об унижении, через которое ему придется пройти, и эти мысли заставили его содрогнуться. «Как же, – спрашивал он себя, – как же я мог оказаться столь слепым и наивным, чтобы не понять: лорд Вернем, давний мой недруг, непременно воспользуется малейшей возможностью отомстить?» Будучи членами одного Клуба, они оскорбляли друг друга при каждом удобном случае. И делали это умно и тонко. Каждый пытался одержать верх над противником на скачках. Они не пропускали ни одного состязания. Маркиза также тешило то обстоятельство, что он завел тайную affaire de coeur 1 с женой лорда Вернема. А вот теперь его светлость держит в руках оружие, которое он не преминет направить против маркиза.

– Я не знаю, как это могло случиться, как они могли так незаметно выследить нас, – сказала леди Вернем со слезами в голосе.

Она была очень хороша собой, и в иной ситуации ее огорчение и приглушенные короткие всхлипывания вызвали бы у любого мужчины непреодолимое желание утешить ее. Однако маркиз не отвечал, с каменным выражением лица и крепко сжатыми губами, он продолжал смотреть перед собою, ничего не замечая вокруг.

– Я не спала всю ночь, пытаясь догадаться, кто бы мог рассказать об этом Джорджу, – промолвила леди Вернем. – Я всегда считала, что слуги относились ко мне лучше, чем к нему, он бывал резок с ними.

Поскольку маркиз по-прежнему безмолвствовал, она продолжала, говоря как бы сама с собой:

– Должно быть, он нанял кого-то шпионить за нами, но почему мы никого не заметили. А может быть, это был кто-то из ваших людей?

Маркиз подумал, что, действительно, могло быть и так. В конце концов, как бы он ни доверял своим слугам, обязательно найдется такой, которого можно подкупить, если пообещать достаточно много.

– Что сказал ваш муж о своих намерениях? – спросил он, чувствуя, что ему приходится с трудом выдавливать из себя слова. Они оба говорили вполголоса, как и приличествовало там, где они находились.

Рано утром маркиз получил записку и с трудом поверил ее содержанию:

«Произошло нечто ужасное. Я должна немедленно видеть Вас. В течение часа Вы найдете меня в часовне Гроувенор!»

Сперва он принял это за шутку, но потом обратил внимание на то, что почерк действительно принадлежит Леони. Более того, камердинер сказал; что записку принесла та самая женщина средних лет, которая и прежде доставляла письма от леди Вернем. Маркиз понял, что приходила горничная, которой Леони полностью доверяла. Больше никто не знал о тайных встречах.

Прийти в часовню – значило отказаться от привычной верховой прогулки в Гайд-Парке, тем не менее маркиз внял призыву леди Вернем и, преисполненный самых скверных предчувствий, направился в условленное место.

Часовня располагалась на Саут-Одли Стрит, как раз позади элегантного особняка на Парк-Стрит, который занимали супруги Вернем. Данное обстоятельство позволяло ей сказать мужу, что она идет в церковь, и обойтись при этом без сопровождения лакея.

Он оглянулся вокруг в надежде, что все это розыгрыш, и вдруг увидел Леони, сидящую поодаль в скромном одеянии, делающем ее похожей на тень. Маркиз направился к любовнице и по одному только выражению ее глаз понял: стряслось непоправимое.

Он догадался, что именно случилось, еще до того, как было произнесено первое слово. И, словно ожидая услышать хотя бы что-то обнадеживающее, маркиз ждал подробного рассказа о том, что же произошло.

– Я поняла, как только увидела Джорджа, что он рассержен, – рассказывала леди Вернем. – Но в том не было ничего необычного, но, когда он отказался поцеловать меня, я по его глазам догадалась, что здесь что-то не так.

Она еще раз всхлипнула, вытерла скатившуюся слезу и продолжала:

– Он встал возле камина и сказал: «Ну что же, теперь, когда я вас поймал, вы можете передать этой заносчивой свинье, что я намерен обратиться в Парламент!»

И несколько несвязно, она добавила:

– Мне кажется, я вскрикнула. Я помню только, что попросила объяснить, что он имеет в виду. «Уж вам-то прекрасно известно, о чем я говорю, – сказал Джордж: И, если вы полагаете, что я позволю ненавистному мне человеку наставлять себе рога, то жестоко ошибаетесь! Я развожусь с вами, Леони, а его привлеку к судебной ответственности».

Маркиз молчал. Он сидел неподвижно, как каменное изваяние. Только тогда, когда леди Вернем уже нечего было добавить, и она разрыдалась, зажимая платочком рот, маркиз спросил:

– Я надеюсь, вы отвергли подобные обвинения?

– Конечно же, – ответила она – Я сказала Джордж, что он сошел с ума, если верит в подобные россказни обо мне, но он, похоже, не слушал. «Я располагаю неопровержимыми уликами, – сказал он – И вы со Стоу не сможете их отрицать».

Повисло тягостное молчание. Затем она заговорила вновь:

– Мне очень жаль Квинтус, очень, очень жаль!

Маркизу тоже было жаль: ему было жаль и себя, и Леони Вернем. Он прекрасно понимал, что если развод состоится, то свет отвернется от нее. Ему придется жениться на ней, а он, несомненно, обязан будет поступить именно так, как джентльмен. Но он будет принят и в спортивных, и в некоторых светских кругах, для нее же двери решительно и бесповоротно закроются.