До свадьбы заживет
Шрифт:
Едва закончив свое черное дело, Антон зевнул, перекатился на правый бок и мгновенно заснул, если можно так выразиться, сном праведника, если, конечно, праведники храпят. Дело в том, что Антон периодически гулко всхрапывал и бормотал во сне что-то нечленораздельное.
Лола еще некоторое время полежала на спине, глядя в потолок и нервно покусывая губы. Этот свинтус, конечно, и не подумал о насущных нуждах своей партнерши, получил свое – и дрыхнуть…
Внезапно Лола расхохоталась и вскочила с дивана. Смеялась она над собой, над
Лола вспомнила сцену в офисе «Лягушки-путешественницы», зареванную секретаршу и ненормальную брюнетку, швыряющую в клиенток предметами обихода, и поняла, что этот толстый парниша, всхрапывающий на диване, как пьяный бегемот, таким же непонятным, загадочным образом притягивает всех женщин, которые встречаются на его пути, и они ничего не могут с этим поделать, им остается только устраивать истерики и расцарапывать друг другу физиономии…
Понятно, что турфирма на грани разорения – ее сотрудницам совершенно не до выполнения своих служебных обязанностей, они могут думать только о своем равнодушном повелителе и бороться за его благосклонность. И ведь не зря брюнетка устроила Лоле такую сцену ревности – и часа не прошло, как та оказалась в постели Антона.
Да, видно, девушка нисколько не сомневалась в таком повороте событий, хорошо зная своего любезного шефа.
«Но я-то, я-то хороша! – удивлялась Лола, торопливо собирая по комнате свою одежду и косясь на ворочающегося во сне Антона. – Уж всякого, кажется, повидала, профессия обязывает, а поддалась его чарам, как дурочка-первокурсница!»
Сейчас она совершенно не могла понять, что за странное чувство накатило на нее в «Джоне Сильвере», почему она потащилась за этим толстяком как загипнотизированная.
Наскоро ополоснувшись и одевшись, Лола обошла квартиру, чтобы составить о хозяине хоть какое-то представление – кроме того, которое она получила в постели, – и иметь хоть какое-то оправдание своего поведения перед Маркизом.
Квартира Антона Кузовкова была типичной берлогой любвеобильного холостяка. Кое-как прибранная – видимо, временные подруги Антона начинали иногда наводить здесь порядок в сомнительной надежде захомутать хозяина, удивив его своей домовитостью, – эта квартира не носила на себе отпечатка постоянного присутствия женщины, единственной и настоящей женщины, жены и хозяйки.
Зато временное присутствие многих женщин бросалось в глаза на каждом шагу. Лола в самых разных углах квартиры натыкалась на забытые тюбики помады – причем таких разных, несочетаемых оттенков, что было ясно: ими могли пользоваться только разные женщины; в неожиданных местах, от промежутка между письменным столом и батареей до кухонного шкафчика для продуктов, она нашла три смятых лифчика, причем один первого номера, один третьего и один пятого; в ванной нашла гребешок с застрявшими в нем светлыми волосами, а на комоде
Все же самая интересная находка ожидала ее в прихожей. Лола увидела на полу под шкафчиком для обуви рамочку с фотографией, лежащую лицевой стороной книзу. Она нагнулась и достала фотографию.
На этом снимке были изображены Антон и молодая женщина с короткими рыжими волосами. Лицо у женщины было недовольное и раздраженное. Ее личность не вызвала у Лолы никаких сомнений: это была Моника Тизенхаузен.
Рассудив, что, если фотография валяется на полу, то она, скорее всего, не нужна хозяину, Лола, воровато оглянувшись, сунула ее в свою сумочку и хотела уже ретироваться из квартиры, но в этот момент из спальни послышался сонный голос Антона:
– Эй, ты где?
И с ней снова начали твориться те же загадочные вещи, что и в «Джоне Сильвере». Только что она думала об Антоне со сдержанной неприязнью и удивлялась тому, что пошла за ним, как дурочка, забыв все на свете, только что она хотела как можно скорее уйти от него и никогда больше его не видеть – и вдруг ее снова потянуло к нему как магнитом, ее окатило волной того же, что прежде жаркого холода, и она двинулась на голос своего голубоглазого повелителя, как кролик послушно идет в объятия удава.
При этом, чтобы найти себе хоть какое-то оправдание и придать видимость смысла своему поведению, Лола подумала, что ей обязательно нужно поговорить с Антоном, разузнать у него как можно больше о его недолгой семейной жизни и выяснить, что ему известно о судьбе Моники Тизенхаузен.
Однако все эти благие намерения так и остались только намерениями.
Войдя в комнату и увидев голубые глаза Антона, Лола потеряла способность рассуждать. Ее, как прежде, охватила зябкая томительная слабость. Она застыла под взглядом Антона, ожидая, как Его Величество распорядится ее судьбой.
– Ты чего оделась-то? – с ленивым недоумением спросил Антон. – Собралась, что ли, куда?
– Нет… Я никуда… – пролепетала Лола, с трудом справившись с неожиданно отказавшим голосом.
– Ну, так иди сюда, – лениво проговорил Антон, гостеприимно раскрывая объятия, как удав раскрывает объятия трепещущему кролику.
Лола послушно двинулась на зов своего повелителя, торопливо сбрасывая на ходу одежду.
– Это ЛОСХ, – уверенно заявил Боря Штрек, брякнув по столу опустевшей пивной кружкой.
– Что? – не понял его Леня. – Какой лось?
– Да не лось, – поморщился Боря, – серый ты Леонид, как соцреалист в третьем поколении! Не лось, а ЛОСХ – Ленинградское отделение Союза художников на Большой Морской. Отделение давно уже не Ленинградское, а Санкт-Петербургское, но все его так по старой памяти и называют ЛОСХом. А это, на снимке у тебя, – «Белая гостиная» ЛОСХа, такой выставочный зал. У них, сам понимаешь, денег негусто, вот они и сдают свои залы под всякие сомнительные псевдохудожественные выставки преимущественно эротического характера.