До свидания, Сима
Шрифт:
— Да, — чмокая согласился Энрике, — а вырастила настоящего бандита и работорговца.
— Совсем как мать Сталина! — воскликнул я.
— Чего? — уставился на меня старый цыган.
— Ну, совсем как мать Сталина, — принялся объяснять я. — Она тоже была очень набожной женщиной и мечтала, чтобы ее сын стал священником. А он взял и пошел по революционной стезе. А если бы послушался маму, то сейчас бы на земле было бы на сотню миллионов людей больше.
— На хера их столько? — удивился Энрике.
— В смысле? — переспросил я.
— На хера столько
— А что, хороших людей, по-твоему, не бывает?
— На одного хорошего всегда приходится десять ублюдков и мудаков, — изрек старик, — так что лучше пусть на земле будет на миллион меньше хороших, чем на десять миллионов больше козлов. Вот моя философия.
И мы призадумались.
Шел уже пятый час, так что мы решили не дрыхнуть до обеда, а отправиться сразу в путь. Отец наш снова сел за руль, и мы устремились к прославленным Альпам.
— Папа, а почему ты меня назвал таким именем? — спросила Мерседес. — Ведь у нас никого нет в роду по имени Мерседес. А мама говорила, что назвал меня именно ты.
— Может быть, другие называют по бабушкам и дедушкам, а я назвал тебя потому, что мечтал в то время о «Мерседесе Бенц». Так что тебе еще повезло, что я не мечтал о «Порше» или, не дай бог, о «Шкоде». Была бы ты у меня какая-нибудь Парша или еще лучше — Шкода.
В девять часов мы позавтракали в кафе у заправочной станции и пошли в машину, но только начали отъезжать, как Энрике спохватился, что забыл заправиться, и мы, сделав небольшую петлю, вернулись на станцию.
— Что-то у него совсем с памятью плохо, — заметил я, когда он вышел и пошел к кассе. — По-моему, его можно водить за нос сколько угодно. Скажи ему, что он тебе вчера сто евро проспорил, он тебе и отдаст.
— Не отдаст, — возразила дочь, — даже если бы и вправду проспорил. Сказал бы, что он этого не помнит, и дело с концом. Но иногда им, конечно, можно манипулировать, если поумней врать, так чтобы ему эта ложь чем-нибудь нравилась. Слушай, — вдруг осенило Мерседес, — а давай уже сообщим родителям, что с нами все в порядке, чтобы они сильно не переживали. Пойдем, позвонишь.
— Нет, не позвоню, — сказал я, потому что у меня холодок по коже пробежал, когда я представил себе разговор с мамой.
— А вот я пойду и позвоню! Потому что у меня еще есть сердце, и я не хочу, чтобы моя мать прожила на десять лет меньше.
Она вылезла из машины, сильно хлопнула дверью и побежала к будке телефона-автомата на другой стороне шоссе. О содержании ее беседы с Мигуэлой я узнал чуть позже во всех деталях.
— С тобой все в порядке? — вскричала Мигуэла. — Вас похитили? Где ты, милая? Где?
— Нет, нас не похитили. Не волнуйся, мама, со мной и с Аликом все в порядке, мы у Энрике.
— У какого еще Энрике?
— Как какого? У Энрике Хомбрэ — моего отца.
— Твой отец умер полтора года назад, Мерседес.
— Как? — испугалась Мерседес и уставилась на нашего Энрике, болтавшего со старой негритянкой у кассы.
— Я тебе не говорила, чтобы ты не вздумала
— Боже мой, — ужаснулась Мерседес. — Мама, я больше не могу разговаривать. Я еще позвоню тебе, — пообещала она и положила трубку, из которой до последнего момента доносилось: «Стой! Подожди! Постой!»
В машине она все рассказала мне, и я сначала не поверил.
— Я давно хотела тебя спросить, — настороженно поинтересовалась Мерседес у Энрике, когда мы тронулись в путь. — Не ты ли написал книгу, которая стоит у тебя в шкафу?
— Какую еще книгу?
— Ту единственную в твоем доме.
— Ах эту! Не, это мне подружка подарила для смеху. Надо же, говорит, где-то с твоим проклятым именем живет нормальный человек. Даже вот книгу написал. Ну а потом я и сам начал пользоваться этим в общении с девочками, давать им эту книгу и говорить, что это я ее сам написал. Ну и дуры же попадались. Бывало, прочтут книжку и так и начинают меня боготворить. Эх, сколько раз эта книжечка меня выручала. А я и в глаза ее автора не видал. Вот же, думаю, лопух, он старается, пишет, а я за него девочек прижимаю.
Мерседес не выдержала и дала ему хорошенькую пощечину.
— Эй, киска, ты это чего! — вильнул по шоссе лжеотец.
— Да так, — сдерживаясь, сказала Мерседес, — это тебе за всех обманутых женщин.
— А ты у нас, оказывается, феминистка, — многозначительно заметил Энрике Второй.
— Одно хорошо, — заметила уже дома Мерседес, когда мы сидели одни. — Я все-таки не цыганка.
А мне уже было начало это нравиться. Когда любишь, то все начинает в человеке нравиться, вплоть до его недостатков и темных сторон. Так что я даже немного расстроился, что моя Кармен не цыганских кровей. Хотя, конечно, каталонка это тоже не так уж и плохо.
Вот так оказалось, что мы на иждивении совершенно чужого человека, да еще и полного психа. У него геморрой был вместо души и склероз вместо нравственных принципов. Хотя он и был редкостная свинья, но одно я знал точно — нашей бабушке он бы понравился.
Где-то ближе к обеду ему, видимо, надоело катить по прямой автостраде, и он съехал на сельскую извилистую дорогу, вздымая пыль, промчался, подпрыгивая на неровностях, мимо обросшего плющом монастыря и километра через полтора остановился возле не то озера, не то болота, заросшего камышом и кувшинками, с гнилой лодочкой возле берега.
— Все, приехали! — решительно сказал без особых комментариев наш водитель и заглушил двигатель.
— Что-то не очень-то это похоже на Лазурный Берег, — подметила Мерседес.
Немного покричав и подувшись в знак протеста, мы тихонько согласились с Мерседес оставить это дело до его следующего провала в бездну забвения, из которой мы его легко вытащим не только на Ривьеру, а хоть на край света.
С собой у нас было три палатки, но мы разбили только одну на случай дождя, а сами решили ночевать у костра, так как погода стояла душная. Духота частенько заканчивается грозой, но в грозу лучше ночевать в машине, чем в какой-то палатке.