До свидания там, наверху
Шрифт:
В банк на прежнее место его не взяли. Прошло то время, когда депутаты, положив руку на сердце, возглашали, что страна обязана отдать «долг чести и признательности нашим дорогим ветеранам». Из банка Альберу прислали письмо, где разъяснялось, что экономическое положение страны не позволяет вновь нанять его на работу, ведь ради этого пришлось бы уволить людей, которые «на протяжении пятидесяти двух месяцев этой суровой войны оказали нашему предприятию важные услуги…» и так далее.
Для Альбера поиск денег стал работой на полную ставку.
Ситуация окончательно усложнилась, когда Базиля арестовали при неприятнейших обстоятельствах: схватили
Внезапно лишившись поставщика, Альбер зачастил в подозрительные бары, выспрашивая там и сям адреса. В итоге раздобыть морфин оказалось не слишком сложно; учитывая непрерывный рост цен, Париж стал перекрестком незаконной торговли, здесь можно было найти все; и Альбер нашел Грека.
Доктор Мартино, продезинфицировав рану, зашил ее. Альберу было дико больно, он стиснул зубы.
– Да, нож был что надо, – заявил врач, воздержавшись от прочих комментариев.
Мартино сразу открыл дверь, не спрашивая, кто там, и не задавая вопросов. Он жил на четвертом этаже в полупустой квартире с вечно задернутыми шторами, повсюду развороченные коробки с книгами, повернутые к стене картины, в углу одно-единственное кресло; коридор с двумя жалкими стульями, поставленными друг против друга, служил приемной. Это напоминало бы кабинет нотариуса, если бы не каморка в глубине квартиры, где стояла больничная койка и были разложены хирургические инструменты. Мартино взял с Альбера меньше, чем тот заплатил за такси.
Выйдя от доктора, Альбер отчего-то вспомнил про Сесиль.
Он решил проделать остаток пути пешком. Захотелось пройтись. Сесиль, прежняя жизнь, прежние надежды… Вроде бы нелепо поддаваться глуповатой ностальгии, но теперь, когда Альбер шел вот так по улицам, с картонной коробкой под мышкой, со спеленутой левой рукой, перебирая все, что так быстро стало лишь воспоминанием, ему казалось, что он изгой. А с сегодняшнего дня бандит, а быть может, и убийца. Он не имел ни малейшего представления о том, как остановить эту эволюцию. Разве что чудом. И то вряд ли. И потом, пара-тройка чудес, пережитых им после демобилизации, обернулись кошмаром. Взять хоть Сесиль, раз Альбер подумал о ней… Здесь самые скверные события свершились благодаря чуду, вестником которого стал его новоявленный отчим. Альберу следовало бы заподозрить неладное. После того как банк отказался взять его, он долго искал работу, чего только не перепробовал, даже подработку в фирме, которая занималась дератизацией. По двадцать пять сантимов за крысу; мать заметила, что вряд ли Альбер тут озолотится. Впрочем, единственное, чем он разжился, – это крысиные укусы, ничего удивительного, он всегда был неловким. Это все к тому, что спустя три месяца по возвращении с фронта он все еще был нищ, как Иов, а вы говорите, подарок для Сесиль! Мадам Майяр ее понимала. И правда, разве это будущее для такой хорошенькой, нежной девушки; ясное дело, мадам Майяр на месте Сесиль поступила бы точно так же. И вот после трех месяцев случайных халтур, мелких приработков в ожидании демобилизационных выплат – о них говорили все, но правительство было не в состоянии расплатиться – случилось чудо: отчим пристроил его лифтером в «Самаритен».
Дирекция универсального магазина предпочла бы ветерана, увешанного медалями, «учитывая клиентуру», но что поделать, взяли, что подвернулось под руку; подвернулся Альбер.
Он управлял красивым решетчатым лифтом и называл
Первая же секунда принесла первую ошибку: Альбер сделал вид, что не узнал ее, и сосредоточился на управлении лифтом. Сесиль и ее друг ехали на самый верх, бесконечный путь с остановками. Альбер все более хриплым голосом возвещал каждый этаж, сущая пытка; он невольно вдыхал новые духи Сесиль, утонченный шикарный запах, от нее веяло деньгами. От ее спутника тоже. Он был молод, моложе Сесиль, Альбера это шокировало.
Ему казалась унизительной не столько их встреча, сколько то, что его застали в затейливой униформе. Как у опереточного солдата. Эполеты с помпонами.
Сесиль потупилась. Ей и впрямь было стыдно за него, это сразу было видно: она потирала руки и смотрела в пол. Парень с квадратными плечами, напротив, разглядывал лифт с восхищением, явно очарованный этим чудом современной техники.
Никогда еще для Альбера минуты не тянулись так долго, за исключением тех, когда он был заживо погребен в своей воронке, он даже отметил смутное сходство между этими двумя событиями.
Сесиль и ее приятель вышли из лифта в отделе нижнего белья, они с Альбером так и не обменялись взглядами. Альбер довел лифт до нижнего этажа, снял униформу и ушел, даже не потребовав жалованья. Неделя работы псу под хвост.
Несколько дней спустя Сесиль – должно быть, вид Альбера, опустившегося до роли ливрейного лакея, смягчил ее – вернула ему обручальное кольцо. По почте. Он хотел было отправить его обратно, он не нуждается в милостыне, неужто у него даже в этой блестящей лакейской униформе такой жалкий вид?! Но время и вправду выдалось тяжелое, простой табак стоил франк пятьдесят, приходилось экономить, уголь дико вздорожал. Он пошел и заложил кольцо в ломбард. После Перемирия все называли это Муниципальным кредитом – это более соответствовало республиканскому духу.
Он мог бы выкупить порядочное количество скопившихся там его закладов, если бы мысленно не поставил на них крест.
После этого эпизода Альберу не удалось найти ничего лучше, чем стать человеком-бутербродом, он ходил по улицам, навесив на себя рекламные плакаты, один спереди, другой сзади, тяжелые, как пудовые гири. Плакаты восхваляли цены «Самаритен» или качество велосипедов «Дион-Бутон». Он постоянно опасался наткнуться на Сесиль. Если это было тяжко в карнавальной униформе лифтера, то уж обвешанным рекламой «Кампари» и вовсе невыносимо.
Впору броситься в Сену.
12
Господин Перикур вновь открыл глаза, лишь когда окончательно уверился, что вокруг никого нет. Вся эта суета… эти взволнованные члены Жокей-клуба, как будто публичный обморок не унизителен сам по себе…
И потом Мадлен, зять, домоправительница, ломавшая руки в изножье постели, несмолкающий телефон в прихожей и доктор Бланш, с его каплями, пилюлями, голосом кюре и бесконечными рекомендациями. К тому же он так и не сумел поставить диагноз, разглагольствовал о сердце, усталости, парижском воздухе, нес бог весть что, этот тип недаром занимал место на медицинском факультете.