До свидания там, наверху
Шрифт:
А если министерство по взаимному согласию добавит еще несколько заказов, то за вычетом взяток прибыль может дойти до пяти миллионов.
Это сделка века. В коммерческом плане война, даже завершившись, предоставляет немалые преимущества.
Праделю, неплохо осведомленному через Жардена-Болье, чей отец был депутатом, удалось предвидеть это. Демобилизовавшись, он сразу создал предприятие «Прадель и K°». Жарден-Болье и внук генерала Морье внесли по пятьдесят тысяч франков каждый плюс бесценные связи, Прадель в одиночку – четыреста тысяч. Чтобы руководить всем. И иметь восемьдесят процентов прибыли.
Комиссия по государственным заказам заседала именно в этот день, они уже четырнадцать часов сидели за закрытыми дверьми. Прадель благодаря предварительным действиям и тайно переданным ста пятидесяти тысячам
– А что в министерстве?
По лицу Леона Жардена-Болье разлилась широкая улыбка, тут он знал, что ответить:
– Дело в шляпе!
– Да это-то я знаю! – раздраженно рявкнул Прадель. – Вопрос: когда?!
Его озабоченность была связана не только с комиссией по распределению госзаказов. Службе гражданского состояния по делам наследства и военных захоронений, зависевшей от министерства по пенсиям, было разрешено в случае необходимости или по внутреннему решению распределять участки по собственному усмотрению. Не устраивая состязания между конкурентами. И здесь для «Праделя и K°» открывалась поистине уникальная перспектива создания монополии – они могли насчитать, сколько им вздумается, вплоть до ста тридцати франков за покойника…
Прадель демонстрировал отстраненность, с какой высшие умы ведут себя в самых напряженных обстоятельствах, но в действительности он дико нервничал. На его последний вопрос у Жардена-Болье пока не было ответа. Улыбка Леона увяла.
– Когда – неизвестно.
На его лице проступила смертельная бледность. Прадель отвел взгляд, это было равносильно приказу «вы свободны, можете идти». Жарден-Болье ретировался и, притворившись, что увидал знакомого члена Жокей-клуба, с жалким видом устремился в противоположный угол просторного салона. Прадель, провожая его взглядом, заметил, что Леон носит ботинки с увеличенным каблуком. Если бы он не комплексовал из-за низкого роста, что заставляло его совершенно терять самообладание, то мог бы быть вполне толковым парнем, увы! Но Прадель не за это взял его в долю. У Жардена-Болье было два неоценимых достоинства: отец-депутат и невеста без приданого (если бы дело обстояло иначе, разве бы она польстилась на этого карлика!), зато очаровательная, темноволосая, с прелестными губками; свадьба должна была состояться через несколько месяцев. Прадель, едва познакомившись с ней, почуял, что она тихо страдает от этого альянса, порочившего ее красоту. Женщины такого типа нуждаются в реванше, и Прадель в доме Жардена-Болье, увидев, как она входит в гостиную, а на женщин и на лошадей у него был наметанный глаз, готов был спорить, что, если с умом взяться за дело, она не станет дожидаться свадебной церемонии.
Прадель вернулся к созерцанию коньяка, в энный раз обдумывая будущую стратегию.
Чтобы обеспечить такое количество гробов, ему придется привлечь немало субподрядчиков, что строго запрещено условиями контракта с государством. Но если все пройдет нормально, то никто не станет принюхиваться. Потому что всем выгодно смотреть сквозь пальцы. Значение имело лишь то – тут все сходились во мнении, – что страна в обозримом будущем должна иметь несколько благовидных кладбищ; немногочисленные, но зато громадные некрополи наконец позволят каждому воспринимать войну как одно из неприятных воспоминаний.
А он, Прадель, в дополнение ко всему обретет право поднимать свой бокал коньяка и прилюдно рыгать в салоне Жокей-клуба, и никто не посмеет ничего возразить.
Погруженный в размышления, он не заметил, что в салоне появился его тесть. И лишь по установившейся особой тишине почуял, что допустил прокол, воцарилась внезапная ватная, исполненная трепета тишина, как при появлении епископа в кафедральном соборе. Только Прадель осознал это слишком поздно. По-прежнему сидеть в развязной позе при старике означало бы недостаток почтительности, что ему никогда бы не простили. Но менять ее чересчур поспешно означало бы признать перед всем миром свое подчиненное положение. Трудно сказать, что хуже. Прадель предпочел провокации унижение, которое, как ему показалось, нанесет меньший ущерб. С донельзя небрежным видом он откинулся в кресле, сметая с плеча невидимую пылинку. Его правая нога сползла на пол, он выпрямился в кресле, чтобы не нарушать приличий, и мысленно внес это в список будущих реваншей.
Господин Перикур вошел в салон с благодушным видом, размеренным шагом. Он сделал вид, что не заметил маневров своего зятя, и записал это в разряд долгов, которые в будущем придется взыскать. Он прошел между столами, протягивая то одному, то другому вялую руку благосклонного монарха, называя визави по имени с благородством венецианского дожа: добрый день, дорогой друг Балланже, А-а, Фрапье, вы здесь… Добрый вечер, Годар, – рискуя слегка подкрашивать обращение юмором. Однако… не верю глазам своим… неужто это Паламед де Шавинье?! А дойдя до Анри, ограничился тем, что с понимающим видом прикрыл глаза – вылитый сфинкс! И продолжил шествие, направляясь к камину, протянул к пламени обе руки, широко разведя их с утрированно довольным видом.
Обернувшись, он взглянул на спину зятя. Стратегически обдуманная позиция. Должно быть, это раздражает, когда чувствуешь, что за тобой наблюдают сзади. Их взаимные маневры невольно напоминали шахматный дебют, когда партнеры только приступают к игре, обещающей множество неожиданных поворотов.
Эти двое спонтанно прониклись друг к другу тихим, почти безмятежным отвращением. Своего рода обещанием длительной взаимной ненависти. Перикур тотчас почуял, что Прадель подлец, однако не мог противиться увлечению Мадлен. Вслух это не было сформулировано, но достаточно было взглянуть на парочку, и мигом становилось ясно, что Анри Прадель доставляет Мадлен громадное наслаждение и она на этом не остановится, она хочет заполучить этого мужчину, неудержимо хочет.
Дочь господин Перикур любил, по-своему разумеется, не подавая виду, и был бы рад ее счастью, если бы ей не втемяшилась в голову идиотская мысль увлечься Анри д’Олнэ-Праделем. Мадлен Перикур, будучи исключительно богатой наследницей, для многих являлась вожделенной добычей, и, хотя ее нельзя было назвать красавицей, от ухажеров не было отбою. Она была неглупа, несколько раздражительна, как и ее покойная мать, женщина с характером, вовсе не из тех, кто влюбляется без памяти, поддаваясь соблазну. До войны она с легкостью вычисляла мелких честолюбцев, а те находили банальным ее личико, но весьма привлекательным ее приданое. Со временем она научилась их эффективно и тонко отваживать. Много раз она получала предложения руки и сердца, что придало ей уверенности в себе, даже больше, чем нужно. Когда объявили о начале войны, ей было двадцать пять, а к ее окончанию и гибели младшего брата – ужасный траур – тридцать, а тем временем она начала стареть. Что, вероятно, и объясняет дальнейшее. В марте она встретила Анри д’Олнэ-Праделя, а в июле вышла за него замуж.
Мужчины не поймут, чту в этом Анри было такого магически влекущего, что могло бы оправдать подобную поспешность, да, он недурен собой, допустим, но… таково мнение мужчин. Потому что женщины – те как раз прекрасно понимали. Глядя на эту походку, волнистые волосы, светлые глаза, широкие плечи, кожу – о боже! – они понимали, Мадлен Перикур захотела всего этого отведать и осталась весьма довольна результатом.
Господин Перикур не противился, битва была заранее проиграна. Он удовольствовался введением благоразумных ограничений. В буржуазной среде это именовалось брачным контрактом. У Мадлен не нашлось возражений. Красавец-зять, напротив, похоже, рассердился, ознакомившись с документом, подготовленным семейным нотариусом. Мужчины поглядели друг на друга, без слов – разумная предосторожность. Мадлен, оставаясь единственной собственницей своего имущества, делалась совладелицей всего нажитого в браке. Она понимала сдержанную подозрительность отца в отношении Анри, ощутимым свидетельством чего и стал брачный контракт. Когда тебе принадлежит подобное состояние, благоразумие становится второй натурой. Мужу она с улыбкой разъяснила, что это ничего не меняет. Но Прадель знал: это меняет все.