До свидания там, наверху

Леметр Пьер

В это время Эдуар, как правило, уже строчил на пишущей машинке, кудахтая от удовольствия.

Они совершенно по-разному переживали события. Долгожданный момент успешного завершения их сногсшибательного проекта, который должен был сплотить их, вскружить им голову, стать их общим триумфом, напротив, отдалял их друг от друга.

Эдуар всегда витал в облаках, не думал о последствиях, никогда не сомневался в успехе, ликовал, отвечая на поступавшие письма. Он наслаждался, подражая административно-художественному стилю, коим он наделил Жюля д’Эпремона, тогда как Альбер, терзаемый тревогой, сожалениями, а также злобой, худел на глазах – от него осталась лишь тень.

Он все больше прятался по углам, плохо спал, положив руку на маску в форме лошадиной головы, которую он таскал за собой по всему дому. Если бы он мог, он бы отправился с ней на работу, так как от самой мысли о том, что утром надо идти в банк,

у него скручивало живот, а его лошадь представлялась ему единственной защитой, его ангелом-хранителем. Он украл около двадцати пяти тысяч франков, и благодаря первым авансам, поступавшим из мэрий, он, как и обещал себе, полностью возместил ущерб своему работодателю, несмотря на упреки Эдуара. Тем не менее ему приходилось всячески юлить перед инспекторами и проверяющими, потому что ложные записи – свидетельства о совершении растрат – никуда не исчезли. Ему приходилось все время придумывать новые уловки, чтобы замаскировать прежние. Если его разоблачат, то начнется расследование и все раскроется… Нужно было сматываться с тем, что останется после того, как он возместит утраченное банку, то есть с двадцатью тысячами франков каждому! Растерявшись, Альбер теперь понимал, как легко он поддался приступу паники после той неожиданной встречи с Греком. Это вылитый Альбер, – сказала бы мадам Майяр, если бы знала. – Поскольку по натуре он довольно пуглив, то всегда выбирает самое трусливое решение. Вот вы скажете, что он именно поэтому и вернулся с войны живым и невредимым, но в мирное время это просто невыносимо. Если когда-нибудь он найдет себе жену, то эта бедняжка должна иметь стальные нервы…

Если когда-нибудь он найдет себе жену… При мысли о Полине ему вдруг захотелось сбежать одному и больше никого никогда не видеть. Представляя, что с ним будет, если их схватят, он ощущал странную, почти болезненную ностальгию. Если оглянуться назад, забыв о Перемирии и последовавшей за ним череде неприятностей, некоторые моменты фронтовой жизни казались ему почти счастливым временем, тогда все было просто; глядя на свою лошадиную голову, он чувствовал, что сейчас воронка от снаряда была бы для него едва ли не желанным убежищем.

Как же все запуталось…

А начиналось все очень неплохо. Как только каталоги поступили в мэрии, на Альбера сразу же посыпались вопросы, все хотели получить подробную информацию. Они рассылали двенадцать, двадцать, иногда даже двадцать пять писем в день. Эдуар посвящал этому все свое время, трудясь без устали.

Как только приходила почта, он издавал радостный вопль, вставлял в пишущую машинку бланк с шапкой «Патриотическая Память», ставил на патефон пластинку с записью марша из «Аиды», прибавлял звук, поднимал вверх палец, словно пытаясь определить направление ветра, и с восторгом набрасывался на клавиатуру, как концертирующий пианист. Он задумал это аферу не ради денег, а чтобы испытать эйфорию, получить наслаждение от неслыханной провокации. Этот человек без лица собирался показать нос всему миру; это порождало в нем ощущение безумного счастья, помогало воссоединиться с его прежней личностью, которую он едва не утратил.

Почти все вопросы клиентов касались практических аспектов: способы установки, гарантии, система упаковки, технические нормативы для фундамента… У Жюля д’Эпремона, от лица которого писал Эдуар, на все имелись ответы. Он отвечал невероятно подробно, неформально, это успокаивало. Его письма внушали доверие. Члены муниципального совета или секретари мэрии часто описывали свои проекты, что высвечивало невероятную аморальность мошенничества, ведь государство участвовало в покупке этих памятников лишь символически, «в размере тех усилий и жертв, на которые идут города, чтобы почтить и т. д.». Муниципалитеты собирали все, что могли, то есть зачастую совсем немного, а основные расходы ложились… на плечи жителей, собиравших по подписке деньги на данную акцию. Частные лица, школы, приходские церкви, целые семьи отдавали последнее ради того, чтобы имена их братьев, сыновей, отцов, кузенов были высечены на мемориальном памятнике, который будет воздвигнут в центре небольшого городка или рядом с церковью – на веки вечные, как они считали. Ввиду того что собрать в короткий срок необходимую сумму, чтобы воспользоваться выгодным предложением «Патриотической Памяти», было нелегко, во многих письмах содержались просьбы, касающиеся урегулирования вопросов оплаты. Возможно ли отлить модель в бронзе, если аванс составит только шестьсот шестьдесят франков? Однако эта сумма покрывает лишь сорок четыре процента задатка вместо необходимых пятидесяти, отвечали им. Видите ли, средства поступают с небольшой задержкой. Но можете не сомневаться, мы в состоянии произвести оплату в срок, мы берем на себя обязательство. «Школьники помогают собирать средства у населения», – объясняли в другом письме. Или: «Мадам де Марсан собирается завещать городу часть своего состояния. Боже сохрани, мы не желаем ей смерти, но разве это не надежная гарантия оплаты прекрасного памятника для города Шавиль-сюр-Сон, который потерял около пятидесяти молодых людей и должен теперь поддерживать двадцать сирот?»

Приближение срока, 14 июля, многих отпугивало. «Почти не остается времени, чтобы проконсультироваться с городским советом». Но предложение столь заманчиво!

Эдуар – Жюль д’Эпремон великодушно давал свое согласие на все, предоставлял исключительные скидки, отсрочки без всяких проблем.

Обычно он начинал с того, что горячо поздравлял своего корреспондента с великолепным выбором. Что бы тот ни захотел приобрести. Вперед! Простой Погребальный факел или Петух, попирающий немецкую каску, – он скромно признавался, что сам втайне тяготеет к этой модели. Эдуар обожал это мгновение признания, в которое он вкладывал всю ту нелепость, которую наблюдал у чопорных и самодовольных преподавателей Школы изящных искусств.

Если речь заходила о сложных композициях (когда, например, заказчик хотел соединить Победу и Солдата, гибнущего при защите знамени), Жюль д’Эпремон всегда воодушевлялся, всегда поздравлял своего клиента с тонким художественным подходом и даже выражал удивление по поводу изобретательности и хорошего вкуса того, кто придумал подобное сочетание. Он поочередно проявлял сочувствие в финансовом плане, великодушие в понимании ситуации, демонстрировал великолепные технические познания, абсолютную осведомленность – в общем, представал мастером своего дела. Нет, заверял он, никакой проблемы с цементной обмазкой, да, стелу вполне можно выполнить из французского кирпича, да, разумеется, из гранита тоже, и, разумеется, все модели «Патриотической Памяти» проверены, кстати, сертификат с печатью министерства внутренних дел вы получите при доставке памятника. Для любой проблемы у него всегда находилось простое, практичное и утешительное решение. Он обязательно напоминал своим корреспондентам о списке документов, необходимых для получения жалкой субсидии от государства (решение муниципального совета, эскиз памятника, мнение художественной комиссии, смета расходов, указание способов и средств осуществления проекта), давал несколько советов по этому поводу и выписывал великолепную квитанцию на заказ, подразумевавшую внесение задатка.

Финальный аккорд сам по себе заслуживал того, чтобы его вписали в анналы безукоризненного мошенничества. Письмо заканчивалось так: «Восхищен совершенством вашего вкуса и искусностью выбранной вами композиции». С присущим ему многословием, передававшим его нерешительность и щепетильность, Эдуар часто использовал следующий пассаж в самых разных комбинациях: «Ввиду того что в вашем проекте сочетаются прекрасный художественный вкус и высочайшие патриотические чувства, я предоставляю вам дополнительную скидку в 15 %, помимо уступки, которая уже была сделана вам в этом году. Принимая в расчет эту исключительную любезность (умоляю вас нигде ее не разглашать!), я просил бы вас произвести первоначальный взнос в полном объеме».

Иногда Эдуар любовался напечатанной им страницей текста, держа ее на вытянутой руке и гогоча от удовольствия. Этот наплыв корреспонденции, занимавшей почти все его время, предвещал, как он считал, успех операции. Письма продолжали поступать, почтовый ящик никогда не пустовал.

Что касается Альбера, то он пытался сопротивляться.

– А ты не перестарался? – спрашивал он Эдуара.

Альбер без труда представлял, насколько эти полные сострадания письма отяготят обвинения, которые им предъявят в случае ареста.

Эдуар же королевским жестом показывал свое великодушие.

– Давай проявим сочувствие, мой дорогой! – выводил он каракулями. – Нам это ничего не стоит, а эти несчастные нуждаются в поддержке. Они участвуют в замечательном деле. И правда, они ведь герои, не так ли?

Альбер был несколько шокирован: в насмешку называть героями людей, которые собирали средства на памятник…

Тогда Эдуар внезапно сдергивал свою маску, обнажая лицо – жуткую зияющую рану, – единственным живым пятном на котором оставался напряженный взгляд. Последнее время Альбер нечасто видел тот кошмар, в который превратилось лицо Эдуара, потому что тот постоянно менял маски. Случалось даже, что он засыпал в образе индейского воина, мифологической птицы или хищного зверя. Альбер, просыпавшийся каждый час, подходил к другу и с заботливостью молодого отца снимал с него маску. В полумраке комнаты он смотрел на спящего товарища, пораженный тем, насколько месиво плоти напоминает каких-то головоногих моллюсков (с поправкой на общий красноватый оттенок).