Доброслава из рода Бусова
Шрифт:
Распуга учил Доброславу метко пускать стрелу, Познан — различать сигналы охотничьих рожков, а Новко — плести рыболовную снасть. Вечерами вокруг костра, на котором жарился целиком дикий кабан, Доброслава слушала удалые рассказы ратников. Белай тихонько подыгрывал на гуслях, слагая песню-славу храброму Бусу.
В один их таких мирных привалов с реки донёсся торопливый плеск весла. Человек в богатой, но разорванной одежде, едва выйдя на берег, приказал, чтобы его вели поскорее к князю. Не мешкая, Распуга поскакал с ним к Бусу. Дебряне не захотели отстать от побратима. Доброславу подхватил в седло проворный Новко.
Князь сразу признал в пришельце воеводу Цветоя, которого оставил заложником при Эрманарихе. Цветой бежал от готов, как только проведал их тайные замыслы. Готы решили не вступать в бой с грозными гуннами, «преследователями многих племён», а сами вторгнуться в славянские земли и расселиться по Днепру. Но сперва король Эрманарих хитростью заманит Буса вместе с дружиной в ловушку, откуда ни пешему, ни конному не выбраться. Антов же, оставшихся без защиты, кого перебьёт, кого продаст в рабство…
Бус стал готовиться к длительному походу и жестоким битвам.
Дымчатая голубизна весны давно растаяла, лето стояло в середине, когда князь собрал на Днепре ладьи с воинами из ближних племён. Но прежде чем двинуть рать, решил послать вперёд разведчиков.
Напасть следовало врасплох, чтобы готы не подозревали о приближении войска.
Лазутчиками Бус снарядил четверых дебрян, успев увериться в их преданности и смётке. Родом из лесной глухомани, они были никому не ведомы на речной дороге. А торговый груз на челнах усыпит любую подозрительность.
Они отплыли глухой ночью, при слабом свечении месяца. Доброславу, когда проснётся, уверят, что отлучка недолга и что братья привезут ей гостинцев…
Река требовала неусыпного внимания. Прямое русло со спокойным течением то и дело сменялось быстриной, челны сносило на песчаные косы. Возникали крутые повороты с клыкастыми камнями, выступающими со дна.
Мир вокруг оставался по-ночному тёмен. Тающий обмылок месяца уже не мог озарить высокий правый берег из наносов песка и глины. Подступающая слева степь казалась таинственной и безмолвной.
На рассвете они остановились, чтобы разведать местность.
— Ну и травы! — воскликнул с завистью Новко, уходя по пояс. — Чистый лес. Помахать бы косой-матушкой!
Он с жадностью перебирал в ладонях мокрые от росы цветы люцерны, похожие на жёлтых мотыльков, стебли льнянки, лиловые чашечки колокольчиков и резные с матовым подбоем листья полыни. У каждой травинки было своё пахучее дыхание.
Понемногу небо окрашивалось в два цвета: синий и пламенно-розовый. Солнце вставало над степью. Как ни вглядывались лазутчики из-под ладоней, ни вслушивались, ветер не доносил ниоткуда конского ржанья.
Степь была безлюдна.
Уже берясь за вёсла, Белай с беспокойством оглянулся: ему почудилось какое-то шевеление в лодке между кулями. Он подал знак товарищам, снова причалил к берегу и вывел, ухватив за плечо, притаившуюся Доброславу.
Посердились дебряне, побранили своевольницу, да делать нечего. Дальше поплыли вместе.
— Не девичьего ума ратное дело, — ворчал Познан. И добавлял со вздохом — Дитя ещё малое! Мы её уберечь хотели. А бедняжка испугалась, что покинули.
Близко к полудню, когда степь разморило и травы дышали сухостью, они неожиданно заприметили на узкой отмели отпечаток копыта. Ступал ли тут осёдланный конь? Либо дикое животное сошло к водопою? Сразу не догадаешься. Трое крадучись пошли вдоль берега. Белай остался у челнов, а Доброслава, присев на камушек, принялась плести венок из незабудок.
Отвернувшись на мгновенье, Белай не нашёл её на прежнем месте. Окликать не стал. С досадой пошёл следом, угадывая путь по колыханию вейника и лисохвоста. Доброслава стояла в траве пригнувшись, прижав к губам палец. Из близких зарослей доносилось негромкое сопенье. Белай осторожно раздвинул ветки таволги и увидал двух готов. Взяв наизготовку лук, он выразительно кивнул Доброславе. Та бесшумно исчезла.
Распуга уже нашёл порвавших путы верховых коней и недоумевал: куда подевались всадники? Готы проснулись, когда на каждого было направлено по два меча. От них дебряне-разведчики узнали обо многом.
Оказывается, когда Эрманариху сказали об исчезновении Цветоя, он впал в бешенство и приказал привязать жену беглеца к хвостам диких лошадей. Но два младших её брата, мстя за сестру, подстерегли короля и нанесли ему рану в бок. Он стал так слаб и бессилен от раны, что войском командует теперь Винитар. Винитар решил немедля напасть на днепрян-антов. Его войско находится в двух переходах отсюда и изнемогло от жажды. Этих двух готов послали искать воду. Проблуждав всю ночь и утро, они только недавно выбрались к Днепру, напоили измученных коней и пустили их малость попастись.
Вот с этими-то вестями Новко с Белаем и поскакали на готских конях к Бусу. Прихватив пленных, Распуга и Познан тоже повернули челны обратно. Самое важное они узнали!
ДОБРОСЛАВА ЖДЁТ БРАТЬЕВ
Ратники ушли в долгий поход, а Доброслава осталась. С холма глядела на последнюю ладью, на золотого крылатого змея, насаженного на палку — Бусово знамя. Страшилась отвести глаза от реки, словно могла ещё воротить названых братьев.
Месяцы покатились друг за другом…
В доме князя её не обижали. Она сама держалась дичком. Да и что прикажете делать с молчуньей? Резвушки — дочери Буса — водили хороводы на лугу, пели за пряжей песни-потешки, дёргая репу, загадывали друг другу загадки — Доброслава не открывала рта.
Зато с охотой убегала она за ворота городища к ковалю (название ему прилепилось от большого молота-ковадло). Часами могла смотреть, как в дыму, в искрах ковал он треугольный лист железа для копья, закручивал его в трубку и вставлял вкладыш-остриё. Почему её манили не витые браслеты да подвески, а копья да секиры? Княжны, дочери Бусовы, понять этого не могли.