Доброй ночи, мистер Холмс!
Шрифт:
– Видите ли, Уотсон, меня за всю жизнь провели только четыре человека. Трое мужчин и одна женщина. Она. Если у нее получилось обвести вокруг пальца меня, ей вполне по силам обмануть саму смерть.
Я почувствовал раздражение, хоть и понимал, что Холмс не осознает, как непомерно тщеславно прозвучали его слова. Его честолюбие было столь же невероятно, сколь и способность выуживать массу доказательств из сущих мелочей.
– Так вы полагаете, она все еще жива? – снова спросил я.
– Думаю, да, – решительно ответил он после долгого молчания. – Я специально не занимался расследованием, чтобы получить ответ на этот вопрос. То, что вы от меня услышали, – лишь догадка, предположение.
Ставить под сомнение феноменальные умственные способности Холмса мне представлялось нелепостью. Высказывая ту или иную версию, мой друг основывался на невероятном чутье и внутренней логике.
Я снова посмотрел на фотографию женщины, о которой мы вели беседу. Несмотря на то что перед отъездом из Лондона она вышла замуж за Годфри Нортона и подписала послание, адресованное Холмсу, как «Ирен Нортон, урожденная Адлер», для меня она всегда оставалась именно Ирен Адлер, оперной примадонной и выдающейся авантюристкой.
Как и многие актрисы, она была очень привлекательной женщиной. Воочию я ее видел только один раз, да и то издали, но на фотографии она представала передо мной во всей красе – с воистину царственной осанкой и копной густых темных волос, уложенных в замысловатую прическу. На фотографии она была одета официально, но на платье имелось глубокое декольте, подчеркивающее грудь – причем, должен отметить, при всей моей беспристрастности, грудь роскошную. Шляпка и драгоценности дополняли грацию женщины и ее изумительную красоту.
По данным картотеки Холмса, когда судьба свела его шесть лет назад, в 1888 году, с Ирен Адлер, красавице шел тридцать первый год. Самому великому детективу на тот момент исполнилось тридцать четыре. Надо признаться, мой друг открыто восхищался Ирен, и я уже начал было тешить себя надеждой, что лед, сковывающий сердце самого выдающегося сыщика в мире, начал подтаивать и что в его душе, быть может, найдется место нежным чувствам.
– А еще вы понаписали всякого вздора о том, что я уделяю недостаточно внимания противоположному полу, – пробормотал Холмс, прервав мои воспоминания.
– Вы считаете это вздором? Мне кажется, я достаточно аргументированно изложил свои взгляды.
– Вы сравниваете меня с механизмом, с тонко настроенным инструментом, утверждая, что любовь послужит для подобного инструмента песчинкой и выведет его из строя, – дружески подтрунивая, произнес Холмс. – Каков слог! Вы пишете о чувстве, являющемся побудительным мотивом поступков девяти десятых всего населения земного шара, но на уме у вас только романтика!
– А что плохого в том, чтобы быть слегка романтичным в этом грубом суровом мире?
– Ничего, если ваши чувства не противоречат фактам и не мешают адекватно воспринимать окружающую действительность.
– Да как вы такое можете говорить? – не сдержал я возмущения. – Факты – это одно дело, а чувства – совсем другое. Между ними нет ничего общего. Вспомните о тех, кто любит вопреки всему, любит, зная, что объект их воздыханий – бессердечный убийца.
– Об этом, Уотсон, я вам и толкую. И в этом смысле вы, безусловно, правы – я не могу воспротивиться доводам разума. Я не могу позволить себе забыть обо всем при виде смазливого личика. Кроме того, с чего вам вдруг понадобилось объяснять читателям причины, в силу которых я предпочитаю одиночество? Я ведь далеко не первый, кто отказывается от женского общества ради умственного совершенствования.
– В самую точку, Холмс, – подхватил я. – Вы сейчас ухватили самую суть. Почему вы считаете, что общение с противоположным полом для вас автоматически означает деградацию?
– Потому что подавляющее большинство женщин – препятствие для умственного развития.
– Препятствие?
Холмс едва улыбнулся, как это обычно случалось, когда я не мог понять очевидного:
– Я отдаю себе отчет в том, что в данном вопросе вас никак нельзя назвать человеком беспристрастным. Я помню ваши чувства к Мэри Морстен, ставшей впоследствии вашей супругой. Увы, она оставила нас, и я совершенно искренне сочувствую вашей утрате. Да, она была превосходной женщиной, заслуживавшей наивысших похвал. Но зачем нам останавливаться на пусть и прекрасных, но все же исключениях из правил? Признайте, что в целом картина весьма удручающая. Вы можете представить, как обычная женщина сопровождает меня в одной из моих многочисленных вылазок и бродит со мной по улицам ночного Лондона? Каково бы ей пришлось в глухих предместьях, где нам с вами доводилось бывать? Представьте ее посреди зарослей в платье со шлейфом длиной в тридцать ярдов и шляпке с вуалью. Сможет ли она, получив от меня в полночь записку, взять револьвер и отправиться мне на помощь, как это неоднократно делали вы? К тому же подавляющее большинство женщин то и дело падают в обморок, дай им только повод. Спрашивается, чего мне ждать от леди в тот час, когда ей будет угрожать смертельная опасность?
– Но ведь нам доводилось в ходе расследований встречать смелых женщин! – возразил я.
– Вы правы. Судьба порой сводила нас с дамами, достойными всяческого восхищения. В первую очередь я имею в виду тех, кого рок заставил полагаться исключительно на собственные силы. Вспомните, сколь спокойно, сколь достойно ваша будущая супруга отреагировала на известие о том, что является наследницей огромного состояния, и сколь нежны и искренни были ее чувства к вам, доктору с достаточно скромным доходом. Однако даже она упала в обморок, когда дело подошло к развязке. Кстати, вы об этом написали целую повесть, «Знак четырех».
Я покраснел от того, сколь безжалостно мой друг выдернул на свет божий воспоминания, так много значившие для меня.
– Ирен Адлер в обморок не падала, – в смущении пробормотал я.
– Именно об этом я и толкую, Уотсон! Она не падала в обморок. Нисколько не сомневаюсь, она выжила в крушении поезда. Не из того она теста, чтобы погибнуть в подобной катастрофе. Шансов сгинуть у нее было не больше, чем у меня во время схватки с профессором Мориарти. Люди такого склада, как Ирен Адлер, умирают иначе, в их смерти нет места фатуму и случайности.
– Вы утверждаете, дружище, что и сейчас руководствуетесь логикой, а не чувствами? – поддел я сыщика.
– Исключительно логикой и ничем другим. Взгляните на факты. Ирен Адлер неоднократно демонстрировала незаурядные способности управлять окружающими ее людьми и, таким образом, определять ход развития событий. Она оказалась достаточно проницательной, чтобы просчитать грядущий брак короля Богемии, и достаточно мудрой, чтобы расстаться с государем, поняв, что он не собирается вести ее под венец. При этом Ирен понимала – ей надо подстраховаться, и поэтому прихватила с собой фотографию, на которой она была запечатлена вместе с ним. Когда же его величество обратился за помощью к вашему покорному слуге, она не просто вовремя вычислила, что на нее и фотографию ведется охота. У нее хватило смелости и наглости выследить нас – а мы, напоминаю, были переодеты – и пожелать мне спокойной ночи прямо на пороге моего собственного дома, прикинувшись, чтобы мы ее не узнали, молодым человеком. – Холмс, попыхивая трубкой, откинулся в кресле, окутав себя табачным дымом, словно паровоз паром. – Как говорил король Богемии: «Что за женщина!» И правильно говорил.