Добрые друзья
Шрифт:
— Стало быть, Италия отпадает. Сотрем с карты весь полуостров, — чуть насмешливо проговорил мистер Чиллингфорд. Несколько секунд он мечтательно дымил, а затем продолжил: — На вашем месте я бы исполнил какую-нибудь давнюю мечту. Устроил бы маленький тур… ну, не очень маленький, если подумать… словом, объездил бы все английские соборы. Вряд ли вас интересует церковная архитектура…
— Совсем не интересует, — прошептала мисс Трант.
— Пожалуй, — Мистер Чиллингфорд нимало не расстроился. — Но подумайте, какая это чудесная возможность узнать свою страну! Кентербери, Или, Норич, Линкольн, Йорк… если начинать с той стороны. Чудо, просто чудо! Потом переберетесь в наши края: Херефорд, Глостер, Уэллс, Солсберри и так далее. Прелестно! — Его пухлое
Мисс Трант тоже немного воодушевилась.
— Когда вы так говорите, мне и самой хочется. Я ведь почти нигде не бывала.
Мистер Чиллингфорд посерьезнел.
— Я уже много лет вынашиваю эту идею.
— Почему-то я слышу о ней впервые! — воскликнула его жена. — По-моему, скука смертная. Все города с соборами похожи друг на друга как две капли воды, не слушайте его, голубушка!
Они еще немного поболтали о соборах и магазинах, и мисс Трант вернулась домой, где провела полтора часа за любимым романом Скотта, «Редгонтлетом», который перечитывала уже в четвертый раз. Мисс Трант питала особую страсть к историческим романам — не сентиментальному чтиву с историческим антуражем в виде мантий, кинжалов и «святынь», а к серьезным произведениям. Она предпочитала их любой другой литературе; последние двадцать лет они служили ей сперва развлечением, а потом утешением. Мисс Трант обожала передавать тайные послания от Людовика XI герцогу Бургундскому, мчаться сквозь непогоду в Блуа, требуя мести Гизам, следить из стога сена за солдатами Айртона, прятаться в вересковых зарослях после бегства принца Чарли во Францию, переправляться через Рейн с Наполеоном и его маршалами. Обмениваться паролями, созывать кавалерию, громыхать по Великой северной дороге, промозглыми ночами барабанить в двери постоялых дворов, — как ни странно, эти мальчишеские забавы приносили ее разуму огромное удовольствие. Увидев мисс Трант с книжкой в руках, вы бы нипочем не догадались, что в эти минуты она с удовольствием поднимает бокал за разброд в Лиге или стреляет из фузеи. Таковы были ее литературные вкусы. Тяжеловесная сатира и приторные любовные романы наших дней оставляли мисс Трант равнодушной. Ей нравилось, когда события разворачивались стремительно, с первой же главы; она могла в любой момент выскользнуть в эту крошечную дверь и отправиться на поиски захватывающих бесполых приключений. Романы о незамужних женщинах, которые живут в деревне, присматривая за престарелыми родителями, или ютятся в гостевых коттеджах, нагоняли на нее такую смертельную тоску, что она всеми силами их избегала.
Мисс Трант читала «Редгонтлета» и за ужином, а после девяти из деревни донесся беспокойный рев автомобиля: приехал Хилари. Когда они поставили машину в гараж при усадьбе, вернулись в дом и уселись в маленькой гостиной, было уже почти десять.
— Ну, Хилари, рассказывай скорей все новости, — сказала мисс Трант и тут же добавила: — А вообще ты меня пугаешь.
— Правда? Великолепно! — вскричал Хилари высоким чистым голосом. Он не стал спрашивать, чем напугал тетушку: на то было масса известных ему причин.
Однако мисс Трант сочла нужным объясниться:
— Не льсти себе, я напугана вовсе не тем, что ты теперь важный молодой господин из Оксфорда, хотя это и имеет некоторое отношение к моим страхам. Просто ты так быстро меняешься, я помню тебя совсем мальчишкой…
— А, вот в чем дело! — Хилари скривился.
— Да, всего лишь в этом. Мне словно показывают какой-то жуткий фокус. Я живу тут год за годом, вокруг все по-прежнему, а ты постоянно меняешься: детский сад, подготовительная школа, частная школа, теперь Оксфорд…
— Пожалуй. Но я уже перестал меняться, уверяю тебя, — с некоторым высокомерием ответил Хилари.
— А вот и нет. Скоро ты женишься, отпустишь усы…
— Не дай Бог! — пронзительно вскрикнул Хилари. — Такое бывает от жизни в деревне, милая моя тетушка. Нездоровая жизнь. Только взгляни на эту несусветную глушь!
Мисс Трант вместо этого взглянула на него — подтянутого и элегантного молодого человека с точеным, нагловатым лицом и самыми возмутительными суждениями обо всем на свете. Его отец — ее брат, индийский судья — очень удивился бы, спустя много лет увидев родного сына. Эта мысль грела мисс Трант душу: все-таки на жизнь судьи выпало слишком мало неприятных сюрпризов.
— Так-так, — проговорила она. — Тебя приняли в коллегию барристеров?
— Скоро примут, — ответил Хилари. — Это папина затея, и я теперь таскаюсь по всяким званым ужинам и прочее. Но по профессии я работать не стану. Мало кто работает, знаешь ли. Все эти прирожденные адвокаты, день-деньской готовящие речи для Союза, в итоге становятся спортивными журналистами, мюзик-холльными агентами или еще кем.
Следующие пятнадцать минут мисс Трант слушала разглагольствования племянника о том, почему он не может стать адвокатом. Дело это недостойно человека мыслящего, считал Хилари, и мисс Трант потихоньку злорадствовала, вспоминая помпезного и властного братца. Когда с коллегией было покончено, мисс Трант спросила, чем Хилари думает заняться.
— Ты, конечно, слышала про «Оксфорд-статик»? — начал он.
— Нет, а что это? — Увидев обиженно-удивленное лицо Хилари, она поспешно добавила: — Прости, ты же знаешь, до нашей глуши новости не доходят.
Он просиял.
— Конечно, не доходят! С вами вообще невозможно связаться, да еще дедушка и все такое. В общем, слушай: «Оксфорд-статик» — это наше периодическое издание. Наше — то есть мое, Карреры-Брауна, мудрейшего человека с блестящим умом, и Стурджа, нашего поэта. Мы имели огромное влияние, просто огромное. Без наших отзывов люди не смели пошевелиться, шагу ступить не могли!
— О чем же вы писали?
— Обо всех искусствах, обо всех, даже о танцах и кинематографе. Предлагали читателям свежий взгляд на культурные события. — Хилари так разволновался, что встал со стула и заходил по комнате, вещая все громче и громче: — Мы, Статики, — отличное название, не правда ли? — убеждены, что искусство должно быть выше чувств. Жизнь и Искусство по горло увязли в сентиментальной жиже, и мы говорим людям: пора вам стать — как бы выразиться? — бесчувственными, спокойными и возвышенными. Выбросьте чувства на помойку, вот к чему мы призываем. Задумка родилась года два назад: мы сидели в комнате Карреры-Брауна и болтали, болтали до самой ночи, пока все не решили. Вот это был вечер!
— Представляю, — пробормотала мисс Трант.
Хилари мерил комнату шагами и размахивал сигаретой.
— Потом мы придумали себе имя, и очень скоро наше издание увидело свет. Теперь мы хотим печататься на городском уровне, сократив название до «Статика». Думаю, он будет выходить ежемесячно. Заинтересованы многие влиятельные лица страны — Каррера-Браун знает всех, попросту всех! — даже леди Баллард обещала помощь. Но для начала нам надо собрать кое-какие деньги. Я буду вести колонки о театре, кино и французской литературе. Синтия Грамм — ну, из Парижа, она еще не ставит знаков препинания и вечно выдумывает новые словечки — согласилась для нас писать. Но мы приняли решение, что имен авторов нигде не будет, только номера: я, к примеру, Статик № 3. Блестящая идея, не находишь? Рисовать будет Оппельворт, Статик № 6. Мы быстро его вразумили. Он пропагандировал абстрактное искусство — это когда художник изображает не окружающие предметы, а собственные чувства, — но теперь он понял, что это никуда не годится, полностью отказался от чувств и стал Статиком. У нас даже будет музыка. В чистой форме, понимаешь?
— Честно говоря, не очень, Хилари, — ответила мисс Трант. Разговор с племянником доставлял ей удовольствие, но ее начинало клонить в сон.
— Правильно, я и объяснять-то не начал! — выпалил Хилари. Тут его тетушка с трудом подавила зевок, и он, будучи юношей благовоспитанным, сразу умерил пыл: — Прости, пожалуйста, я тебя утомил! Ты ведь обычно ложишься в девять? Не буду тебя задерживать. Поговорим утром. Найдется что почитать?
— Вряд ли. Книги-то есть, но тебе такие не по вкусу.