Добрынюшка Никитич млад (Проездочка богатырская)

Дмитрий Емец

Добрынюшка Никитич млад

ПРОЕЗДОЧКА БОГАТЫРСКАЯ

кибербылина

ЗАЧИН

Из-под белой березы кудреватыя,

Из-под чугунного креста Леванидова,

Шли выбегали четыре тура златорогие,

И шли они бежали мимо славного Киева-града,

И видели они над Киевом чудным-чудно,

И видели над Киевом дивным-дивно:

По той стене городовой

Ходит гуляет душа красная девица,

Во руках держит Божью книгу Евангелие,

Сколько не читает, а вдвое плачет.

Побежали туры

Встретили они турицу, родную матушку,

Встретили они турицу, порадовалися:

"Здравствуй, турица родная матушка!"

"Здравствуйте, туры, малы деточки!

Где вы ходили, где вы бегали?"

"Шли мы мимо славного города Киева,

Мимо стены городовой,

Видели мы над Киевом чудным-чудно,

Видели мы над Киевом дивным-дивно:

По той стене городовой

Ходит гуляет душа красная девица,

Во руках держит Божью книгу Евангелие,

Сколько не читает, а вдвое плачет."

Говорит тут турица, родна матушка:

"Уж вы глупые, туры златорогие!

Ничего вы, деточки, не знаете:

Не душа красна девица гуляла по стене,

А ходила та Мать Пресвята Богородица,

А плакала стена мать городовая,

По той по угрозе великой

Нависнут над Русью тучи черные,

Поднимутся на Русь народы иноземные,

Поднимутся тьмою-тьмущей, бесчисленной.

Захотят они полонить землю русскую,

Церкви Божии православные до камней срыть,

Книги священные во грязи стоптать,

Чудны образы-иконы на поплав воды пустить,

Станут сиротить они роботят малых,

Уводить к себе полоны великие..."

Спрашивают мать туры златорогие:

"Ты скажи нам, мудрая наша матушка,

Будет ли русской земле спасение?"

Говорит турица таковы слова:

"Испокон веков стояла Русь на двух столбах.

Первый столб - душа русская,

Второй столб - силы богатырские.

Коль рухнут те столбы, тут и Руси не жить,

Коль устоят - и Русь матушка стоять будет, не пошатнется..."

ДОБРЫНЯ

По чаще глухой, по бронзовой, среди стволов чугунных ехал могучий русский богатырь Добрыня Никитич млад. Конь под ним железный, подковки у коня кремниевые, гвоздики на подковках титановые, седло под витязем кобальтовое на двенадцати подпругах, тринадцатая не ради красы, а ради крепости богатырской; глаза у коня - линзы драгоценные, из рубина выточенные. Сам Добрыня Никитич богатырь не простой - тело у него стальное, в трех кузнях кованное, в печи огненной закаленное, кудри у Добрынюшки серебрянные, кольчуга на нем молибденовая, нагрудничек - вольфрамовый, шлем - с шишаком никелевым. Едет Добрыня посвистывает, коня своего по крупу похлопывает, вспоминает он матушку родную, что оставил он в Рязани купеческой.

Ай доселе Рязань слободой слыла, нонче Рязань слывет городом. Жил в Рязани торговый гость Никитушка Романович с женой своей Омельфой Тимофеевной. Был Никитушка Романович в плечах хромированных широк и мышцами пневматическими силен, не любил Никитушка в лавке сидеть да монеты считать, а любил он на охоту удалую выехать. Силу он имел великую, с одним ножом булатным ходил на кабана бронзового, а на медведя железного, самосборного, ходил он с рогатиной.

Сколько раз Никитушку лоси на рогах подкидывали да медведи железные корпус его когтями рвали тому счету нет, а ему все нипочем. Наложит латочку медную да знай посмеивается, а на другой день снова на охоту идет. Совсем в Никитушке Романовиче страха не было.

Да пришла пора, остановилось у него сердце атомное, закрылись глаза его зоркие. Овдовела Омельфа Тимофеевна, осталась она на свете одна-одинешенька. Тошно тут стало Омельфе, долго она в тоске билась и надумала собрать сынка Добрынюшку по подобию мужнему. Сковала она Добрыне в трех кузнях тело стальное, закалила его в печи русской огненной, заговорила от стрел, мечей и копий вострых, а как кудри его серебрянные отливала, слезами горючими их окропила. Минул срок, вышел Добрынюшка из печи, стал он расти не по дням, а по часам. Ест Добрынюшка хлеба железные, пьет йод да бром - на глазах силушкой наливается.

Минуло семь лет как один день, стал тут Добрыня да семи годков, стал он на улицу похаживать, с малыми роботятами поигрывать. Кого Добрыня за ногу схватит - у того нога вон, кого за руку - у того рука вон: непомерная была его сила да вредная.

А как стало Добрыне восемнадцать годков, стал он погрущивать. Ввалились щеки его стальные, посеклись кудри серебряные.

Стала Омельфа Тимофеевна Добрынюшку допытывать:

– Что с тобою, чадо мое родимое, больно мне глядеть на тебя! День ото дня ты хиреешь, секутся кудри твои серебряные. Уж не заболел ли ты, не сглазили ли тебя ворожеи коварные, не опоили ли лютым зельем?

Отвечал ей Добрынюшка Никитич млад:

– Тошнёхонек мне, государыня матушка, весь белый свет. И зачем ты меня, матушка, на свет спородила? Лучше бы сотворила ты меня серым камушком, вставала бы на берег крутой да Пучай-реки, бросала бы меня, Добрынюшку, да с крутого берега.

Испугалась Омельфа Тимофеевна:

– Отчего же тебе тошно, Добрынюшка? Разве плохо тебе в моем дому? Разве мало у нас лавок торговых, мало в конюшнях коней резвых, разве платье твое не самоцветами украшено, не золотыми нитями вышито? Может, тебя, Добрыня, женить пора? Сосватаю я тебе любую девушку рязанскую из семьи богатой из купеческой, лицом медную, телом статную, с губами яхонтовыми да перстами золочеными.

Отвечал ей Добрынюшка:

– Ой же ты, государыня матушка. Не нужны мне купчихи клепанные с щеками самоварными, с животами медными, с перстами золочеными. Ни по ком мое сердце здесь не бьется, ни стучится. Тесно мне в Рязани-городе, узки мне ее улочки. Хочу я по полю широкому проехаться, хочу Русь святую посмотреть да сил своих богатырских попытать, хочу подержать я в руке копье долгомерное да найти себе супротивничка.

Испугалась пуще прежнего Омельфа Тимофеевна, не хочет она Добрыню от себя отпускать: