Добыча
Шрифт:
– Здесь у тебя есть дом. – Типу кивает на Аббаса. – А теперь – и ученик.
Аббас вопросительно смотрит на Дю Леза, но француз уже склонился, чтобы обратиться к Абдул Халику и Муизу.
– Я искренне надеюсь, что принцы остались довольны.
– Ну? – говорит Типу. – Ты доволен, Муиз?
– Да, отец, спасибо.
Типу поворачивается к старшему мальчику.
– Эти люди могут сделать тебе на день рождения все, что ты захочешь. Что ты хочешь, Абдул? Абдул.
При втором упоминании своего имени Абдул резко оживает.
– Да, отец? Что мне нужно?
– На твой день рождения.
Задумавшись, Абдул выпячивает языком нижнюю губу.
– Прекрати, – говорит Типу.
Абдул прекращает.
– Так что ты хочешь на свой день рождения?
Абдул обдумывает вопрос. С каждой секундой тишина становится все напряженнее, комната начинает дрожать от нетерпения, наконец Абдул, отчаянно желая освободиться, произносит:
– Трайфл.
Типу хмурится.
– Что?
– Я бы хотел… – Абдул сглатывает. – Я бы хотел трайфл?
Типу смотрит на Дю Леза, тот пожимает плечами.
– Это бисквит, сверху крем, потом опять бисквит, – говорит Абдул, обреченно пытаясь изобразить слои руками.
– А сверху снова крем, – добавляет Муиз, пытаясь помочь. Руки Абдула опускаются по бокам.
– Где ты пробовал эту еду? – спрашивает Типу.
– У лорда Корнуоллиса.
Все остальные разговоры смолкают. Лицо Типу становится каменным.
– Знаешь ли ты, – говорит Типу, – что человек, которого ты называешь лордом, пришел с армией в Америку, но был прогнан оттуда кучкой фермеров? Разве это достойно лорда? Вероятно, он не рассказывал эту историю – и просто закармливал вас трюфелями!
Каждому человеку в зале понятно, что Абдул сейчас заплачет, настолько неподвижно его лицо. Половина мужчин в этом зале расклеилась бы от такого. Но они не Абдул Халик, в их жилах не течет кровь Хайдара Али. Это единственное объяснение, почему восьмилетний мальчик выдержал публичную порку с такой стойкостью и без колебаний произнес:
– Отец, трюфель – это гриб.
Типу бросает взгляд на Абдула, затем на Муиза, который кусает губы, чтобы не улыбнуться. Он уже готов изгнать обоих сыновей с праздника. Но тут сквозь гнев начинает проглядывать другая мысль. Когда они стали такими нервозными, его сыновья? Раньше он каждое утро завтракал с Абдулом и Муизом, и ему было легко и хорошо; мягко поругивая их, по выражению Хайдара, он будто чувствовал себя ближе к собственному отцу. Сейчас он не знает, что сказать Абдулу и Муизу. После их возвращения он не раз замечал, что они стали другими, что теперь они, скорее, напоминают копии тех настоящих сыновей, которые заперты в доме Корнуоллиса, отказываются от всех трайфлов и клянутся в верности Тигру Майсура.
Глупая мысль, не имеющая ничего общего с реальностью.
В поле зрения появляется Пурнайя, верный Пурнайя, вооруженный здравым смыслом и хладнокровием, всегда готовый выручить его из неприятной ситуации.
– Обед накрыт на лужайке, – говорит Пурнайя.
Типу позволяет увести себя от мальчиков и решает сказать их матерям об этой нервозности.
Все сидят вокруг огромного белого покрывала, расстеленного на лужайке, под шатром, серебряная вышивка которого пляшет в лучах солнца. Аббас сидит рядом с Дю Лезом и наблюдает за происходящим. Два бурлящих котла, огонь поддерживает человек, обмахивающийся плетеным веером. Другой человек жарит чапати на гриле. Два повара готовят на открытом огне огромный шашлык из баранины, а двое других несут на носилках массивный горшок с рисом, который ставят в центр покрывала. У всех слуг рты прикрыты белыми масками, чтобы защитить еду от дыхания. Их лица блестят от пота, который они не осмеливаются вытереть.
Каждый раз, когда слуга подходит с тарелкой того или иного блюда, Аббас кивает, требуя добавки. Скука делает его ненасытным, поэтому он ест на пределе аппетита, слишком быстро, чтобы понять, что он был сыт уже два кебаба назад.
Вокруг льются разговоры. Он рассеянно ковыряет цветок бархатца, пытаясь привлечь внимание Дю Леза, но Дю Лез погружен в беседу с Чудесной Рукой. Что это за новый закон, о котором говорил Типу? И почему при его упоминании лицо француза так осунулось? Действительно ли он останется в Майсуре и возьмет Аббаса в ученики? Аббас ищет возможность спросить, но с каждым новым блюдом становится все яснее, что Дю Лез избегает его.
После ухода высокопоставленных гостей несколько молодых людей приглашают Аббаса покурить кальян. Эти люди пышно одеты, кончики их усов закручены в шпоры. Похоже, они предполагают, что Аббас поднимается по карьерной лестнице, по крайней мере при дворе Типу, и стремятся завязать отношения в самом ее начале.
Аббас находит Дю Леза, тот с серьезным видом ковыряет пальцами марципановую пчелу.
– Ах, нет, – говорит Дю Лез в ответ на приглашение Аббаса. – Я уже ухожу. И я бы предпочел, чтобы сегодня ты ночевал в доме отца.
– Сегодня, Сахаб? Но мои вещи…
– Заберешь их завтра. Прости, но я вынужден настоять.
Дю Лез смотрит вбок. В его поведении есть что-то странное, какое-то скрытое волнение. Аббас больше не может молчать.
– Сахаб, – говорит он решительно, – ты не вернешься во Францию?
На лице француза мелькает сожаление.
– Нет, не вернусь. И сейчас мне не нужен ученик.
– А позже?
Дю Лез осторожно качает головой.
– Сахаб… – Аббас чувствует, что момент ускользает от него. – Может быть, у меня нет таланта, как у ваших прошлых учеников, но я буду работать очень усердно…
– У тебя куча талантов, Аббас. Дело не в этом.
– Тогда почему, позвольте спросить?
Дю Лез делает паузу, чтобы перевести дух.
– Нет, не позволю.
Аббас пытается протестовать, но видя бесполезность попыток, говорит: «Ладно, хорошо» и закрывает рот.
Дю Лез кладет руки на плечи Аббаса и произносит ободряющие слова. Почти не слушая, Аббас сжимает пальцами ног траву. Не о чем скорбеть, напоминает он себе. Как он может оплакивать то, чего никогда не было? Хотя зря он не принял в подарок моджари, даже не для того, чтобы носить, а чтобы помнить, что однажды он поднялся выше своей головы.
Аббас следует за своими вновь обретенными друзьями сквозь Водяные ворота, повторяя те же шаги, которые он прошел целую жизнь назад. Они собираются на крыше хавели высотой в три этажа, откуда открывается вид на город, залитый закатом, на знакомые овраги и переулки, на улыбающиеся веревки с сохнущим бельем, на дома браминов с закрытыми дверями, на мусульманские закусочные, открытые допоздна. В наступающей темноте завывают собаки. Никогда еще город не казался таким маленьким.