Дочь Афродиты
Шрифт:
— А почему ты выбрал именно меня? — Дафна рассмеялась так громко, что Филлес, державший в руках ящичек из светлого дерева пинии, чуть было не убежал. Но гетера положила руки на плечи робкого юноши, и он почувствовал непередаваемо приятную теплоту, которая исходила от ее тела.
— Я хотел не тебя, — ответил Филлес. — Я просто хотел гетеру. А о тебе рассказывают чудеса.
— Чудеса?
— Афиняне говорят, что один богатый старик за одну улыбку оставил тебе в наследство дом и имение!
— Ну, если люди такое говорят…
— Мой царь Леонид послал тебе эту шкатулку. Он посчитал, что этого будет достаточно.
Филлес был явно разочарован, когда Дафна без всякого интереса отставила деревянный ящичек в сторону.
— Чистое золото! — заверил юноша. — Полмины. На это крестьянин с семьей может прожить целый год!
— Может быть, Филлес, может быть, — ответила Дафна. — Хоть ты и грек, но твое племя, племя самых храбрых воинов, чуждо и непонятно остальным эллинам. Вы ведете себя как народ варваров: в свою страну почти никого не впускаете и лишь немногим привилегированным жителям позволяете на время покинуть ее пределы.
Юный спартанец кивнул.
— Да, это правда. Если бы я не стал победителем Олимпийских игр, то вряд ли бы мне позволили когда-нибудь оставить Лакедемон. Разве что во время войны против врагов.
— Может быть, из-за этого вы, спартанцы, так любите воевать?
Лицо Филлеса стало серьезным.
— Ликург, наш законодатель, сказал, что с чужими людьми приходят чуждые мысли. А так как наши законы самые лучшие, он закрыл наши границы для других народов. С другой стороны, нам, спартанцам, запрещено покидать страну, чтобы мы не переняли чужие обычаи и непристойный образ жизни.
— О Филлес! — Дафна рассмеялась. — Тогда ты плохой спартанец! Ты при первой же возможности забыл о своей спартанской порядочности и примчался в Афины, чтобы отдать золото за свою победу похотливой гетере.
Услышав эти слова, спартанец покраснел и после паузы, не поднимая головы, ответил:
— Золото для меня ничто. Это золото царя Леонида, плата за мою победу. Мы, спартанцы, одинаково богаты и одинаково бедны. Такова воля закона, и поэтому у нас нет зависти, тщеславия и преступлений. Каждый гражданин Спарты имеет одинаковый участок земли, который дает доход семьдесят ведер ячменя для мужчины и двенадцать для женщины. Мужчины и женщины едят отдельно. Такое раздельное питание называется у нас «сисситии».
— О Зевс! — в ужасе воскликнула Дафна. — Неужели и тебе приходилось до сих пор влачить такое жалкое существование и так скудно питаться, истощая свои силы?
Филлес глубоко вздохнул, скрестил руки на своей мускулистой груди и вызывающе посмотрел на гетеру.
— Послушай, в чем суть спартанских сисситии. Каждый юноша гордится тем, что его приняли в совместное застолье и что за это проголосовали все его участники. Они берут со стола крошку хлеба и бросают ее в чашу, которую передают по кругу. Тот, кто «за», оставляет крошку такой, какая она есть. Тот, кто «против», раздавливает ее пальцами. Один-единственный голос «против» — и человека не приняли. Мы считаем, что если двое не переносят друг друга за столом, то и в жизни они станут заклятыми врагами.
— Значит, ты всю свою жизнь ужинаешь с одними и теми же мужчинами?
— Да, это так, Дафна.
— А если тебе не хочется есть, потому что ты, например, днем был в гостях?
— Такого у спартанцев не бывает. Тот, кто отказывается от совместного ужина, попадает под подозрение, что он уже где-то поел, и становится объектом насмешек окружающих.
Дафна покачала головой и сказала:
— Мне жаль тебя, бедный спартанец, и я благодарна олимпийским богам, что не оказалась на берегу в долине Эуротас.
— В Спарте нет гетер! — воскликнул Филлес.
— Я знаю, — ответила Дафна. — В вашей Лаконии быть женщиной еще страшнее, чем здесь, в Афинах. Афинянка смиряется с тем, что она оказалась несчастлива. Спартанка же рождена быть несчастливой.
— Женщины рождаются не для того, чтобы быть счастливыми!
— И кто же это сказал?!
— Ликург, законодатель.
— А мужчины?
— Наивысшее счастье для мужчины — оказаться на войне и погибнуть за родину.
Дафна ласково прикоснулась рукой к щеке спартанца и улыбнулась.
— Ты глупый мальчишка с берегов Эуротаса! Наивысшее счастье для мужчины — это женщина. И даже законы Лаконии не могут этому помешать. Ты что, еще никогда ни с одной женщиной?..
— Нет, никогда! — вырвалось у Филлеса. Он был рад, что смог сказать об этом, хотя ему и не было стыдно. Добрачные половые связи допускались в Спарте только между мужчинами. Это знал каждый ребенок. И единственное, чего боялся Филлес, — это своего неумения правильно вести себя с женщиной.
— Так, значит, я первая женщина в твоей жизни? — усмехнулась Дафна, стараясь, однако, не оскорбить его. — Сколько тебе лет, Филлес?
— Двадцать, — опустив голову, ответил спартанец.
— Не стыдись этого, — нежно произнесла Дафна. — У многих афинских мужчин в твоем возрасте та же история. И при этом они не самые плохие любовники.
Филлес глубоко вздохнул. У него камень упал с души, после того как гетера так легко и просто поговорила с ним.
— Говорят, — робко пробормотал он, — что с женщиной совсем не так, как с мужчиной.
— Клянусь Афродитой, повелительницей всех наслаждений, — воскликнула Дафна, — что это намного лучше! — С этими словами она притянула голову спартанца к своей груди. Филлес почувствовал, как ее грудь вздымается и опускается под пеплумом и от нее исходят необъяснимо приятные волны.
— Ты должен забыться, — сказала Дафна, нежно гладя юношу по волосам. — Не думай о своем прошлом, оставь все мысли о родной Лаконии и отдайся чувствам, наполняющим твою душу.
Голос Дафны звучал так спокойно, тепло и чувственно, что Филлес без труда последовал ее призыву. Он впал в глубокое приятное полузабытье и, словно сквозь сон, ощущал нежные прикосновения гетеры. Его все сильнее охватывало желание прижать к себе прелестное тело этой необыкновенной женщины. Поначалу Филлес отвечал на ее прикосновения и поглаживания лишь осторожными движениями рук. А потом он свободно и раскованно познал то, что так блестяще было предложено ему.