Дочь есть дочь
Шрифт:
– Вы скучаете по ней, должно быть?
– Разумеется.
– В наше время девушки дома не засиживаются. Как я себе представляю, их тянет как можно скорее начать свою собственную жизнь.
– В наше время не больше, чем прежде. Так что ваше открытие несколько устарело.
– Ах вот как. День сегодня замечательный, правда?
Не хотите ли пройти через парк, или это для вас слишком утомительно?
– Ничуть. Я и сама только что собиралась это предложить.
Они пересекли Виктория-стрит и по узкому переулку вышли к станции метро Сент-Джеймс-Парк. Взгляд Колдфилда задержался на статуях работы
9
Эпстайн Джекоб (1880 – 1959) – английский скульптор, родившийся в США.
– Вы в них что-нибудь находите? Как можно подобные чучела называть произведениями искусства?
– По-моему, можно. Даже наверняка можно.
– Но ведь вам они не могут нравиться?
– Лично мне нет. Я по старинке люблю классику и все те направления в скульптуре, к которым привыкла с детских лет. Но это не означает, что у меня самый лучший вкус. По моему убеждению, человек должен уметь понимать новые формы изобразительного искусства. Да и музыки тоже.
– Музыка! По-вашему, это музыка!
– Не кажется ли вам, мистер Колдфилд, что вы слишком категоричны?
Резко повернув голову, он посмотрел ей прямо в глаза. Энн, покрасневшая и взволнованная, твердо встретила его взгляд.
– Категоричен? Может быть, может быть. Я полагаю, что у человека, после долгого отсутствия возвратившегося на родину, все, что не связано с его воспоминаниями, вызывает протест. – Внезапно он улыбнулся. – Придется вам мною заняться.
– Что вы, я и сама невероятно старомодна, – поспешно ответила Энн. Сэра часто смеется надо мной. Но я осознаю, как прискорбно, что.., ну как бы выразиться… что по мере приближения человека, прямо скажем, к старости он словно бы захлопывает свое сознание от всего нового. И становится не только скучным для окружающих, но и сам очень многое в жизни теряет.
Некоторое время Ричард шел молча.
– Смешно слушать, как вы, применительно к себе, рассуждаете о старости, – сказал он наконец. – Такой молодой женщины, как вы, я уже давно не встречал. Вы значительно моложе всех этих шумных девиц. Они на меня просто страх наводят.
– Да и на меня в какой-то мере тоже. Но я неизменно убеждаюсь в том, что они – существа добрые.
Наконец они достигли ворот Сент-Джеймсского парка. К этому времени солнце полностью вышло из-за облаков и стало почти тепло.
– Куда мы пойдем?
– Давайте посмотрим пеликанов.
С удовольствием наблюдая за птицами, они, не переставая, говорили об этих и других водоплавающих. Избавившийся от первоначального смущения, Ричард держался с мальчишеской непринужденностью и оказался очень приятным собеседником. Смеясь и болтая, они оба чувствовали себя как нельзя лучше в обществе друг друга.
– Может, присядем ненадолго? – предложил Ричард. – Если только вы не боитесь простудиться.
– Да нет, я одета тепло.
Усевшись на стулья, они продолжали любоваться водной гладью, своим нежным колоритом напоминавшей японские гравюры.
– Каким красивым бывает Лондон, – произнесла растроганная Энн. – Но не всегда это замечаешь.
– Для меня это просто открытие.
После минутного молчания Ричард произнес:
– Моя жена часто повторяла, что в Лондоне как нигде чувствуется приход весны. Набухшие зеленые почки, расцветающий миндаль, а позже – цветущая сирень гораздо выразительнее на фоне кирпича и каменных стен. За городом, говорила она, весна подступает постепенно и распространяется на такие большие пространства, что ее и не охватишь глазом. А в городском садике все происходит в течение одной ночи.
– Мне кажется, она была права.
Не глядя на Энн, Ричард с трудом выдавил из себя:
– Она умерла. Много лет назад.
– Я знаю. Мне говорил полковник Грант.
Ричард повернулся к ней.
– А он сказал вам, как она умерла?
– Да.
– С тех пор я живу с чувством вины. Меня неотступно преследует мысль, что я ее убил.
– Я вас понимаю. На вашем месте я чувствовала бы то же. Но ведь на самом деле все не так, и вы это знаете.
– Но это так.
– Нет, не так. С точки зрения вашей жены, да и любой женщины. Женщина сама осознает всю степень риска. И идет на него. Это заложено в ней, в ее любви. Она, не забывайте, хочет иметь ребенка. Ваша жена ведь хотела ребенка?
– Даже очень. Элин так радовалась, что у нас будет ребенок. Я тоже. Она была молодая здоровая девушка.
Никаких оснований для волнений не было.
И они снова помолчали.
– Какое несчастье, – промолвила Энн. – Мне так жаль!
– Но это было давным-давно.
– А ребенок тоже умер?
– Да. И знаете, в какой-то мере я даже этому рад.
Мне кажется, что я возненавидел бы бедную малютку. Ибо всегда помнил бы, какой ценой оплачена ее жизнь.
– Расскажите мне о вашей жене.
И, сидя под бледными лучами негреющего солнца, он стал рассказывать ей об Элин. О том, какой красивой она была, какой веселой. И о внезапно находивших на нее приступах отстраненности, тогда он недоумевал, о чем она думает и почему в этот миг так далека от него.
Вдруг он оборвал себя на полуслове и заметил с удивлением:
– Столько лет я об этом ни с кем не разговаривал.
А Энн лишь мягко подбодрила его:
– Продолжайте, пожалуйста.
Счастье оказалось коротким, слишком коротким. Ухаживал он за Элин три месяца, затем свадьба со всей обязательной суетой, против которой он возражал, но настояла ее мать. Медовый месяц они провели в автомобильной поездке по Франции – осматривали замки Луары.
– Стоило ей сесть в машину, как она почему-то начинала нервничать. Даже для храбрости держала руку у меня на колене. Не знаю, отчего на нее нападал такой страх – в автомобильную аварию ей попадать не случалось. Помолчав, он тихо добавил:
– После того, что произошло, потом, уже в Бирме, мне часто казалось, будто у меня на колене ее рука. Только представьте себе это, если сможете. В голове не укладывалось, что ее больше нет – совсем нет…
«Да, – подумала Энн, – очень точно сказано – именно что не укладывалось в голове». Так было и с ней после смерти Патрика. Ей все мерещилось, что он где-то тут, рядом, вблизи. Что он обязательно каким-то образом даст ей почувствовать свое присутствие. Не мог он уйти из жизни совсем, бесследно! Какая ужасная пропасть отделяет живых от мертвых!