Дочь есть дочь
Шрифт:
– Нет, не сказал бы. Не такой уж я любитель чая. Но чай как-то больше подходит Энн, и… – Он замялся. – Я что-то не то сказал.
– Именно то. Вы проявили проницательность. Я вовсе не хочу этим сказать, что Энн не любит коктейлей или хереса, она как раз любит, но она из тех женщин, которые лучше всего выглядят за чайным подносом, притом уставленным чашками и блюдцами из тонкого фарфора и старинным серебром.
Ричард расцвел от удовольствия.
– Вы совершенно правы.
– Мы так давно знакомы с Энн, что я успела хорошо ее изучить. И я очень к ней привязана.
–
Дейм Лора ободряюще улыбнулась ему.
– О да, я одна из самых известных женщин в Англии.
Я то заседаю по комитетам, то высказываю свою точку зрения по радио, то предлагаю человечеству наилучший рецепт выживания. Но при этом никогда не забываю одной весьма важной истины: что бы ни сделал человек на протяжении всей своей жизни, на самом деле это – ничтожно мало и с легкостью могло быть совершено кем-нибудь другим.
– Что вы, что вы! – запротестовал Ричард. – Как можно было прийти к столь обескураживающему выводу?
– Ничего обескураживающего в нем нет. Человек должен сознавать ничтожность своих усилий.
– Никак не могу с вами согласиться.
– Не можете?
– Не могу. Мне представляется, что человек, будь то мужчина или женщина, может сделать нечто значительное лишь в том случае, если прежде всего верит в себя.
– Да почему же?
– Конечно, дейм Лора…
– Я очень консервативна. И в силу этого уверена, что человек должен знать самого себя, а верить – в Бога.
– Знать, верить – разве это не одно и то же?
– Прошу прощения, нет, не одно и то же. Одна из моих любимых теорий (совершенно неосуществимых, разумеется, что и придает теориям особую прелесть) заключается в том, что каждому из нас следовало бы один месяц в году проводить в пустыне. Близ источника воды, конечно, и с большим запасом фиников или любой другой пищи, употребляемой в этих местах.
– Весьма приятное времяпрепровождение, – улыбнулся Ричард. – Но я бы еще добавил к этому несколько книг из шедевров мировой литературы.
– А вот это не пойдет. Никаких книг. Книги навязывают нам некие модели. Когда у вас достаточно питья и еды и никаких, подчеркиваю, никаких дел, то появляется шанс познакомиться наконец с собственной персоной.
Ричард недоверчиво усмехнулся.
– Неужели, по-вашему, большинство из нас себя еще не знает?
– Безусловно не знает! В наше время ни у кого нет времени узнать о самом себе что-нибудь помимо парочки приятных вещей.
– О чем вы спорите? – поинтересовалась Энн, входя с бокалом в руке. Вот тебе бренди с содовой, Лора. А чай сейчас принесет Эдит.
– Я проповедую мою теорию размышлений в пустыне, – откликнулась Лора.
– Значит, Лора села на своего любимого конька! – рассмеялась Энн. – Ты находишься в пустыне, не делаешь ничегошеньки и лишь размышляешь о том, какой ты ужасный человек.
– Неужели же все люди плохие? – сухо спросил Ричард. – Это, знаю, излюбленный тезис психологов, но объясните мне, пожалуйста, почему?
– Потому что, имея в своем распоряжении очень мало времени, человек при изучении самого себя невольно ограничивается лишь теми качествами, которые ему нравятся.
– Прекрасно, Лора, – сказала Энн. – Но допустим, человек посидел в пустыне, понял, какое он чудовище, а дальше? Сможет ли он измениться?
– С моей точки зрения – навряд ли, но он, по крайней мере, будет знать, как вести себя в определенных ситуациях, а главное – поймет, чем он при этом руководствуется.
– Но неужели человек и так не в состоянии вообразить себе, как станет поступать в том или ином случае? Неужели для этого ему совершенно необходима пустыня?
– Ах, Энн! Вспомни, как часто человек мысленно проигрывает, что он скажет своему шефу, своей девушке или соседу. Все, казалось бы, отрепетировано и проверено, но, когда наступает решающий момент, у него или язык к горлу присыхает, или он несет несусветную чушь. Именно люди, в душе твердо уверенные, что смогут совладать с любой ситуацией, чаще всего теряют голову, а те, кто лишен этой уверенности и, напротив, боится попасть впросак, к полной неожиданности для себя, оказываются хозяевами положения.
– Это не совсем так. Ты хочешь сказать, что люди представляют собственные реплики и поступки такими, какими бы им хотелось их видеть, хотя, возможно, подозревают, что все может обернуться иначе. Но при этом, кажется мне, где-то в глубинах сознания человека теплится отчетливое понимание того, как он отреагирует на поведение окружающих и какой у него характер.
– О мое дорогое дитя! – Дейм Лора воздела руки к небу. – Ты, по всей видимости, полагаешь, что хорошо знаешь Энн Прентис.
Вошла Эдит с подносом в руке.
– Да, и отнюдь не в восторге от нее, – улыбнулась Энн.
– Принесла вам письмо мисс Сэры, мэм, – сообщила Эдит. – Вы забыли его в спальне.
– О, Эдит, большое спасибо.
И Энн положила нераспечатанный конверт рядом со своим прибором. Леди Лора метнула на нее мгновенный взгляд.
Ричард Колдфилд довольно быстро допил свой чай и, поднявшись, откланялся.
– Он – сама тактичность, – заметила Энн. – Решил, что нам с тобой хочется поболтать наедине.
Дейм Лора внимательно взглянула на приятельницу. Та за несколько дней, что они не виделись, изменилась до неузнаваемости. Была просто симпатичной женщиной, а стала красавицей. Лоре Уитстейбл доводилось не раз наблюдать подобные превращения, и она хорошо знала их причину. Излучаемое Энн сияние, счастливое выражение ее лица могли означать лишь одно: Энн полюбила. Как несправедливо, подумала дейм Лора, что влюбленная женщина расцветает, а влюбленный мужчина приобретает сходство с мокрой курицей.
– Чем занимаешься последнее время, Энн? – спросила она.
– И сама не знаю. Всем понемножку. Ничего особенного.
– Ричард Колдфилд твой новый друг, не так ли?
– Да. Мы познакомились всего лишь дней десять назад на обеде у Джеймса Гранта.
Энн сообщила Лоре кое-что о Колдфилде, а закончила свой рассказ наивным вопросом:
– Он ведь тебе нравится, правда?
Лора еще не решила, нравится ли ей Колдфилд или нет, но поспешила ответить:
– Конечно, очень нравится.