Дочь кардинала
Шрифт:
Та часть придворных, которых не пригласили к королеве, отправились по своим домам на лето, потому что никому не хотелось находиться в Лондоне во время наиболее опасных во время чумы месяцев. Вскоре и мы с Ричардом собираемся отправиться в долгое путешествие на север, в Миддлем, чтобы снова увидеться с сыном.
В назначенный день отъезда я иду к Ричарду, чтобы сказать, что мы будем готовы через час, и натыкаюсь на закрытую дверь его приемной. В этой комнате он выслушивает прошения и обращения к его справедливости или щедрости, и эта дверь всегда остается открытой как символ его доброты и открытости как лорда. Эта комната – его тронная зала, где люди должны видеть младшего сына Йорков за трудами на благо королевства.
– Раз уж он не родной сын нашего отца, и брак его, со всей очевидностью, был заключен с помощью колдовства…
– Что? Снова? – с презрением перебивает его Ричард. – Ты снова об этом? У него есть два чудесных сына, один из которых родился не далее как в этом месяце, и три здоровые дочери против твоего мертвого мальчика и плаксы дочери, и ты говоришь, что это его брак не был благословлен небесами? Брось, Джордж, даже ты в состоянии видеть, что эти свидетельства говорят совсем не в твою пользу.
– Говорят, это все не его дети, а бастарды. Он и Елизавета Вудвилл не венчаны пред Господом, а значит, и дети его – бастарды.
– А ты – единственный глупец в Лондоне, кто говорит об этом вслух.
– Многие так говорят. Отец твоей жены так говорил.
– Это ради злого умысла. А те, кто замышляет злое, – глупцы.
Скрипнул стул.
– Так ты называешь меня глупцом?
– Разумеется, святые угодники! – язвительно говорит Ричард. – Прямо в лицо. Предателем и глупцом, если тебе будет так угодно. Или замышляющим зло глупцом. Думаешь, мы не знаем, что ты встречаешься с Оксфордом? И с каждым глупцом, который хоть за что-то обижен на Эдуарда, несмотря на то что он сделал все, чтобы умилостивить оскорбленных чиновников, утративших свое положение? И с каждым из бывших сторонников Ланкастеров, которые недавно выступали против своего короля? С каждым недовольным сквайром? Что рассылаешь тайные письма на французском? Неужели ты действительно думаешь, что мы этого не знаем? Да мы знаем гораздо больше!
– Эдуард знает? – Голос Джорджа явно утратил напор, словно лишился своей волшебной силы. – Ты сказал: мы знаем. Что известно Эдуарду? Что ты ему сказал?
– Конечно, он знает, и считай, что знает обо всем. Станет ли он с этим что-либо делать? Нет, не станет. Стал бы я что-то делать? Стал бы, и немедля, потому что у меня нет ни малейшего желания терпеть скрытую враждебность, и я предпочитаю наносить предупреждающие удары быстро. Но Эдуард любит тебя так, как может любить только добрый брат, и он обладает гораздо большим терпением, чем я. Но, брат мой, позволь сказать тебе, что ты меня не удивил, придя сюда и сказав, что ты как был предателем, так им и остался. Это я и без твоего заявления знал. Да мы все об этом знаем.
– Я пришел сюда не за этим. Только чтобы сказать…
И снова до меня доносится скрип кресла, из которого кто-то резко поднялся, и почти крик Ричарда:
– Что там написано?! Читай вслух! Что там написано?
Даже не видя его, я знаю, что он показывает на свой девиз, вырезанный на массивной деревянной плите, украшающей каминную трубу.
– Да ради Бога!
– Loyaut'e me lie, – цитирует Ричард. – Я связан верностью. Тебе этого не понять, но я сердцем и духом предан своему брату Эдуарду, королю. Я верю в порядок, благородство, Бога и короля, и что они едины, и что верность моя распространяется на обоих в равной степени. И не смей даже задавать мне свои вопросы, потому что мои убеждения стоят выше твоего понимания.
– Но я всего лишь хотел сказать… – Голос Джорджа
На мгновение в комнате повисает тишина. Я знаю, что Ричарда будет искушать мысль о том, чтобы сделать северные земли отдельным королевством и стать его правителем, и делаю еще один крохотный шажок к двери и начинаю отчаянно молить о том, чтобы он смог выдержать, смог отказать брату и сохранить верность королю. Я молюсь о том, чтобы мой муж не совершил ничего, что могло бы повлечь гнев королевы на наши головы.
– Плохо, что это мошеннический передел королевства, которое он выиграл в честном бою, – прямо отвечает Ричард. – Он добыл все королевство целиком в честном бою, в котором на его стороне сражался я и даже ты. Он не будет его делить, потому что тем самым разрушит наследие своего сына.
– Я удивляюсь тому, что ты защищаешь сына Елизаветы Вудвилл, – мягко произносит Джордж. – Из всех людей именно ты, которого вытеснили из сердца брата ее колдовские уловки. Ведь именно ты был лучшим его другом, самым любимым из приближенных, но теперь ему ближе всех она, а следом идет ее брат, драгоценный Энтони, а после – сыновья этой простолюдинки, а после – его постоянные спутники по всем кабакам и борделям города: Томас и Ричард. И все равно я вижу, что сын Вудвилл нашел в твоем лице защитника. Выходит, из тебя получился весьма любящий и заботливый дядюшка.
– Я защищаю своего брата, – возражает Ричард. – А о семействе Риверсов я не говорил ни слова. Мой брат женился на женщине, которую выбрал он сам. Это его выбор, не мой, но его я всегда буду защищать.
– Ты не можешь хранить верность ей, – заявляет Джордж.
И снова я слышу паузу, понимая, что мой муж сейчас колеблется: это правда, он не может хранить верность королеве.
– Мы поговорим, – прерывает молчание Джордж. – Не сейчас, потом. Когда юный Вудвилл захочет сесть на трон. Вот тогда и поговорим, когда мальчишка из Графтона, бастард простолюдинки, пожелает занять трон Англии и взять корону нашего брата, завоеванную им для себя и для нашей семьи, но не для них. Вот тогда мы и поговорим. Я знаю, что ты верен Эдуарду, я тоже. Но только ему, моему брату, и нашей крови королей. Не этим бастардам-полукровкам.
Я слышу, как он разворачивается на каблуках и идет по комнате, и делаю шаг назад к оконному проему. Как только они открывают дверь, я изображаю легкий испуг и чуть вздрагиваю, словно удивленная встречей с ними. Джордж едва кивает мне и проходит мимо, Ричард же останавливается и просто смотрит ему вслед.
Ричард держит свое обещание, и, хотя мы и живем с матерью под одной крышей, я почти ее не вижу. Ее комнаты расположены в северо-западной башне, возле сторожевой башни, для удобства охраны, и смотрят окнами на крытые соломой крыши и каменные фронтоны городских строений Миддлема, в то время как наши комнаты находятся высоко в основном здании замка, а из окон открывается вид, как из орлиного гнезда. Мы часто ездим в Лондон, в замки Шериф-Хаттон и Барнард в сопровождении охраны и друзей, а она остается все время в одних и тех же комнатах, каждый день наблюдая за восходом из одних и тех же окон и за заходом из других, наблюдая, как солнечные лучи отбрасывают одни и те же тени.