Дочь короля эльфов
Шрифт:
— Что это такое?! — воскликнула Жирондерель.
Тролль, прекрасно знавший, когда можно вести себя дерзко, заглянул в глаза ведьме и увидел в них нечто, чего следовало опасаться. Он поступил правильно: эти глаза некогда глядели в лицо самому королю эльфов. Поэтому он, как говорится в наших краях, разыграл свою козырную карту, сказав:
— Я принес послание короля волшебной страны.
— В самом деле? — переспросила старая колдунья и добавила негромко, обращаясь больше к самой себе: — Да, да, должно быть, это послание для моей госпожи. Что ж, этого следовало ожидать.
Тролль продолжал сидеть на полу, поглаживая пергаментный свиток, внутри которого была начертанная королем эльфов руна. Ребенок, который никак не мог дождаться завтрака, увидел его через спинку своей кроватки и тут же принялся расспрашивать
Неожиданно тролль вспомнил о цели своего путешествия и о грозном послании, которое он принес.
— А где принцесса Лиразель? — спросил он колдунью.
Без лишних слов Жирондерель указала ему путь в башню принцессы, так как понимала, что не существует таких средств и нет у нее такой волшебной силы, которые могли бы одолеть руну короля эльфов.
Но только тролль повернулся, как в детскую вошла сама Лиразель. Он низко поклонился госпоже Страны Эльфов, разом утратив все свое нахальство перед сиянием ее красоты. Тролль опустился на одно колено и вручил ей руну своего короля. Когда Лиразель взяла свиток, ее сын принялся звать мать, требуя, чтобы тролль попрыгал еще немножко, а кот прижался спиной к очагу, зорко следя за всеми. Жирондерель молчала.
Тролль вдруг вспомнил травянисто-зеленые чаши затерянных в лесах озер, возле которых обитало его племя, представил невянущую красоту цветов, которых не касается жестокое время, и подумал о глубоких и насыщенных красках и вечном покое своей страны. Его миссия была завершена, а наша Земля успела ему порядком надоесть.
Несколько мгновений ничто в комнате не двигалось, кроме ребенка, подпрыгивающего в кроватке и, размахивая ручонками, требующего новых трюков. Лиразель молчала, сжимая в тонких пальцах свиток, и коленопреклоненный тролль перед ней был недвижим словно изваяние. Замерла колдунья, и злобой горели желтые кошачьи глаза. Часы стояли.
Наконец принцесса шевельнула рукой, и тролль поднялся на ноги, колдунья вздохнула, и — видя, что тролль поскакал прочь — успокоился бдительный кот. Хотя малыш продолжал требовать, чтобы странное существо вернулось, тролль не мешкая слетел вниз по длинной винтовой лестнице и, выскользнув сквозь ворота башни, понесся обратно в Страну Эльфов. Стоило ему пересечь порог, как часы в детской снова пошли.
Лиразель посмотрела на своего сына, посмотрела на свиток, но разворачивать пергамент не стала, а, повернувшись, понесла его с собой. Очутившись в своих покоях, она заперла пергамент в ларец и оставила его там непрочитанным. Инстинкт подсказывал ей, что одна из самых могущественных рун ее отца, которой она так боялась, когда бежала из своей серебряной башни, прислушиваясь к тому, как шаги короля эльфов гремят по бронзовым ступеням, пересекла-таки границу сумерек, написанная на этом самом пергаменте. Она знала: стоит ей только развернуть свиток, как руна предстанет ее глазам и унесет отсюда.
Когда руна была надежно замкнута в ларце, Лиразель отправилась к Алверику, чтобы рассказать ему, какая страшная опасность ей грозит. Но Алверик был столь сильно озабочен ее нежеланием дать младенцу имя, что в первую очередь спросил, не изменила ли она своего решения. Лиразель в конце концов предложила наречь сына чудесным эльфийским именем, которое в известных нам полях никто не смог бы произнести. Но Алверик ни о чем подобном и слышать не хотел. Он считал это очередным капризом, который — как и все капризы Лиразель — нельзя было объяснить привычными причинами. Странные прихоти Лиразель тем больше тревожили Алверика, что ни о чем подобном в замке Эрл никто никогда не слыхивал и никто не брался объяснить их ему или помочь советом. Он стремился к тому, чтобы Лиразель подчинялась освященным веками традициям, а она руководствовалась какими-то непонятными фантазиями, которые являлись к ней с юго-восточной стороны. Он говорил ей, что людям, дескать, пристало уважать традиции своей земли, но Лиразель не желала признавать его аргументов. Когда они в конце концов разошлись по своим покоям, Лиразель так и не рассказала Алверику о грозящей ей опасности, ради чего она, собственно, и приходила.
Из комнат Алверика она снова отправилась к себе в башню. Посмотрела на ларец, который горел в лучах заходящего солнца, и сколько она ни отворачивалась, ее так и тянуло взглянуть на ларец еще раз. Это продолжалось до тех пор, пока солнце не закатилось за холмы и в наступивших сумерках не дотлели последние отсветы вечерней зари. Тогда Лиразель уселась возле распахнутого окна, выходящего на восточные холмы, и долго сидела в темноте, любуясь звездами, усеявшими небосвод. Надо сказать, из всего нового, что узнала Лиразель с тех пор, как переселилась в поля, которые мы знаем, больше всего удивлялась она именно звездам. Ей нравилась их неясная, лучистая красота, и все же, задумчиво глядя на них сейчас, Лиразель была печальна: Алверик не разрешил ей поклоняться звездам.
Но как же тогда она сможет воздать звездам должное, если ей нельзя поклоняться им? Как сможет она поблагодарить звезды за их красоту и восславить их дарующее радость спокойствие? Лиразель почему-то подумала о своем сыне, а потом вдруг увидела на небе созвездие Ориона. И тогда, бросая вызов всем завистливым духам Земли и глядя на бриллианты Орионова пояса, которым она не должна была поклоняться, Лиразель посвятила жизнь своего ребенка небесному охотнику и нарекла его в честь этих великолепных звезд.
Когда Алверик поднялся к ней в башню, Лиразель сразу рассказала ему о своем решении. Он сразу согласился и одобрил решение жены, так как все жители долины придавали охоте большое значение. В душе Алверика вновь пробудилась надежда, от которой он никак не хотел отказываться. Он подумал, что Лиразель, наконец-то уступив ему в выборе имени для сына, станет отныне рассудительна и благоразумна и будет руководствоваться освященными веками традициями, поступая так, как поступают обычные люди, навсегда позабыв о своих странных прихотях и капризах, что приходили к ней из-за границы Страны Эльфов. И тут же, пользуясь случаем, он попросил ее уважать символы веры Служителя, так как еще ни разу Лиразель не воздавала им должное и не знала, что более свято — его колокол или его подсвечник, и не желала слушать ничего из того, о чем твердил ей Алверик.
На этот раз Лиразель ответила своему мужу благосклонно. Он обрадовался, решив, что теперь все будет в порядке. Однако мысли принцессы были уже далеко, с Орионом — она никогда не могла подолгу задерживаться на чем-то мрачном, как не могла и жить в печали дольше, чем мотыльки без солнечного света.
Ларец, в котором была заключена руна короля эльфов, простоял запертым всю ночь.
На следующее утро Лиразель уже почти не думала о руне, потому что вместе с сыном и мужем должна была отправиться к Служителю. Жирондерель тоже пошла с ними, чтобы ждать снаружи. Зато жители селения Эрл, все, кто мог позволить себе оставить полевые работы, явились к скромному святилищу. Были среди них все, кто говорил с отцом Алверика в длинной красной зале. И радостно было им видеть, что мальчик силен и не по годам развит. Столпившись в святилище, они негромко переговаривались и предсказывали, что все будет точно так, как они задумали. А потом выступил вперед Служитель. Стоя в окружении своих священных предметов, он нарек мальчика Орионом, хотя ему, конечно, хотелось бы назвать малыша именем какого-нибудь праведника, на ком уж точно лежала печать святого благословения. И все-таки он был рад видеть мальчика у себя и дать ему имя, так как род, обитавший в замке Эрл, для всех жителей долины служил чем-то вроде календаря, по которому они наблюдали смену поколений и отмечали ход столетий. Потом Служитель склонился перед Алвериком и был предельно вежлив с Лиразелью, хотя его любезность и шла не от сердца, ведь в сердце своем он ставил эльфийскую принцессу не выше морской девы, которая отреклась от моря.