Дочь орла
Шрифт:
Видит Бог, это необходимо. Аспасия не сказала бы, что София уж очень скверно воспитана. Может быть, неразумно. Не полностью. При таком сильном характере и такой сообразительности нужно прилагать очень много усилий, чтобы сформировать ее личность.
Она вытянулась на постели, разглядывая затейливую резьбу на балке над своей головой. Недавно она рассмотрела в сложном орнаменте изображения дракона и морской змеи. Дракон был пурпурный, змея чистого и яркого синего цвета, с золотым глазом. Под ними вились волны; над ними вились облака, полные птиц и крылатых животных, незаметно переходящие в ветви дерева,
Зеленый — священный цвет ислама. Аспасия, повинуясь минутному порыву, о котором почти сразу пожалела, приказала выкрасить двери в зеленый цвет. Рольф, которого так безжалостно обидела София, украшал резьбой притолоку над южной дверью. Он сказал, что там должен быть пахарь с быками, женщина на муле и еще что-то, он еще не решил что.
Аспасия уткнулась лицом в подушку. Она все еще просыпалась, ища ощупью тело, которое должно было быть рядом с ней, худое, жилистое, ненамного крупнее ее собственного. От Исмаила не было известий. Как она полагала, он вовсе не пошел с армией, а устремился в Рим или дальше: в Египет, куда он так давно мечтал попасть.
— Все кончено. — Она сказала это вслух, чтобы придать словам убедительность. — Он уехал. Все прошло. Закончилось. Все кончено. Мне и так досталось на пять лет больше, чем полагалось.
Пять лет — это много. Она не сможет забыть его сразу или даже через несколько месяцев. Ее честь осталась при ней, и Феофано постепенно простит ее. София была доказательством этого. Императрица никогда бы не доверила свою старшую дочь такой бессовестной грешнице, какой была Аспасия.
— Ну почему он был прав? — пробормотала Аспасия. — Ну почему он вообще был? Если бы он не… если бы я не…
Она повернулась на бок. Окно было открыто. Опасно впускать в дом лунный свет и демонов, которые бродят по ночам. Здесь они слабее, чем в Риме. Но более дикие. Легкий ветерок, прокравшись в комнату, овевал ее лицо ароматом сена и осенних цветов. Надо посадить розовый куст. В Аахене прекрасные розы; франки их не попортили. Надо достать черенки.
Разве Исмаил был всем в ее жизни? Нет, это было далеко не так. Украденные ночи. Дни обучения целительству. Большая часть ее жизни не имела с ним ничего общего.
Но какую часть ее естества составляет сердце?
Она поднялась. Она была нагая, но воздух был теплый, в нем едва чувствовалось дыхание осени. Она перегнулась через подоконник. Свет луны как будто смыл с нее все краски. Если бы он мог так же смыть и мысли, и горе, она была бы только рада.
— Вот что есть у меня, — сказала она, глядя на очертания дома, на стену, на залитые лунным серебром поля. — Вот что такое я. И этим я всегда и буду.
Хозяйка этой усадьбы. Слуга императрицы и ее императора. Может быть, воспитательница, если этого не избежать. Для этого она была рождена и воспитана. Этого должно быть достаточно.
Она повернулась спиной к луне. Завтра она установит для Софии порядок. Ее высочеству это не понравится, но и воспитатель, и мать должны думать о будущем.
София задержалась
— Лотару не нужна Германия, а Оттону не нужна Франция, — говорил посланник императрицы, удобно расположившись за столом Аспасии и попивая темное фрауенвальдское пиво. — Теперь, когда гордость более или менее удовлетворена, можно подумать о том, чтобы договориться. — Он осушил чашу, вытер рот рукавом и одобрительно кивнул, когда Аспасия наполнила чашу снова. — Хорошее у вас пиво. Вы никогда не думали выставить бочку-другую на продажу, посмотреть, чего оно стоит?
— У нас его слишком мало, — отвечала Аспасия. — Может быть, через год-два, когда расчистим еще одно поле.
— Сделайте это, — сказал посланник. Он чувствовал себя вполне непринужденно. Аспасия носила теперь домотканую шерстяную одежду, в которой было удобно работать, и не соблюдала особых церемоний.
Ей не удалось пока приучить Софию к шерстяной одежде, но сидела она смирно и только сейчас начала вертеться. Аспасия покосилась на нее. Та замерла, чтобы показать свое послушание, и удивилась, когда Аспасия кивнула.
— Да, София? Ты что-то хотела спросить?
София заморгала. Аспасия подавила улыбку. Сохранять равновесие было ее непреложным правилом. На этого ребенка оно оказывало воздействие. София подумала, прежде чем разразиться вопросами; в ее тоне почти исчезло высокомерие:
— Ты приехал, чтобы отвезти меня обратно?
— Ну, — сказал посланник императрицы, выпрямляясь, потому что только сейчас вспомнил, что это принцесса. — Ну, ваше высочество, ее величество говорит…
— Я не хочу, — перебила София, — я хочу остаться здесь.
Аспасия готова была поспорить на серебряную монету, что София ждет не дождется вернуться к своим нянькам. София бросила на нее быстрый взгляд. Чертенок: она знает, о чем думает Аспасия.
— Я хочу остаться, — повторила она. — Я хочу увидеть, что еще Рольф вырежет на своей картине.
— Ты это увидишь, когда приедешь опять, — сказала Аспасия.
— Я не хочу приезжать опять. Я хочу остаться.
Она возвысила голос. Аспасия встала. Софии не пришлось долго ждать. Аспасия вздохнула, подхватила ее вместе со всеми ее шелками и хныканьями и вынесла вон.
Хныканье прекратилось так же быстро, как и началось. Аспасия продолжала идти. Люди уступали дорогу. Это стало привычным зрелищем.
Аспасия бросила Софию на постель, которую она делила со своей служанкой. Она барахталась там, стараясь сесть. Лицо ее пылало, но взгляду не хватало уже совсем немного, чтобы стать убийственным. Она научалась, она определенно научалась.