Дочь орла
Шрифт:
— Монмартр, — подсказала Аспасия.
Он кивнул.
— Вот именно. Мы проголодались: добычи было много, но с провизией становилось туго, и невозможно было везти ее через всю Францию. Мы были готовы вернуться домой. Понимаешь, это неправильно, когда короли воюют с королями. Воевать можно только варварам или господам, которые хотят иметь больше, чем имеют.
Он умолк, чтобы отхлебнуть из чаши. Аспасия вежливо ждала, не прикасаясь к своей. Его понимание смысла войны не вызвало возражений — достаточно просвещенное, почти цивилизованное.
— Не то чтобы я не любил подраться, — продолжал
Она кивнула.
— Итак, вы расположились на Монмартре.
— Мы встали лагерем, — рассказывал он. — Стены были прямо черны от франков. Ворота заперты и заложены. Они кипятили масло и раскаляли песок. Они готовились к осаде. Но император кое-что приказал нам. Мы сразу поняли, что это хороший приказ. — Он ухмыльнулся, вспоминая. — Мы поднялись на холм, — продолжал он, — выстроились, будто для битвы, и по сигналу все хором пропели «Аллилуйя!». Клянусь, земля затряслась, и весь Париж тоже. Мы пропели им все до конца, со всеми повторениями, все громче, громче и громче, а потом мы замолчали. Мы спустились с холма и ушли прочь.
— Прямо вот так? — удивилась Аспасия.
— Прямо вот так. — Он покачал головой. — Я никогда не слыхал ничего подобного, и думаю, не услышу. Посмотрела бы ты на франков. Все они поразевали рты и тряслись, как осиновые листики. Наверное, они решили, что мы призвали сонм ангелов и с его помощью прикончим их всех.
— Вы сделали еще лучше, — сказала Аспасия.
— Я думаю, — ответил он. — Они очухались довольно быстро. Нам пришлось уходить с боем. Если бы меня спросили, я сказал бы, что это ничья. Лотар в Аахене, мы на Монмартре: мы разошлись на равных.
— Да, — сказала Аспасия, — но он только повернул орла. А вы над ним посмеялись так, что он этого в жизни не забудет.
— Еще бы, — довольно сказал гость, снова ухмыляясь и глядя, не нальют ли еще вина.
Он уехал утром, не слишком охотно. Аспасия догадывалась почему: одна из дочерей Герды казалась смущенной и довольной. Не Аспасии было судить, и она только понадеялась, что девушке не осталось на память ничего, кроме воспоминаний о ночных утехах.
Туман, ненадолго поредевший и позволивший господину Бруно уехать, снова сгустился к полудню непроницаемой серой стеной. Крыши безнадежно сырели. Женщины попробовали было прясть и ткать, но в мастерской было слишком темно; нитка не шла ровно, и ткань трудно было рассмотреть. Они пришли в зал, где уже собрались мужчины, занятые мелкими починками и разговорами.
Женщины занялись у огня шитьем. Шили из домотканой материи и той, которую достала из своих запасов Аспасия. Все восхищались тонким полотном, а при виде шелка просто онемели. Всем хотелось потрогать его. Даже несколько мужчин соизволили подойти не спеша и посмотрели задумчиво, потом поплелись обратно. Прибежали детишки, поглядеть, что это всех так заинтересовало.
— Можете потрогать, — сказала Аспасия, — но сперва вымойте руки.
Большинство детей сразу потеряли интерес. Они вернулись к возне и играм под присмотром нескольких ребят постарше, следивших, чтобы малыши не свалились в огонь. Аспасия, Герда
Одна из девочек не ушла с другими. Она присела на корточки и наблюдала за их работой, не решаясь прикоснуться. Спустя некоторое время она, наконец, отважилась задать вопрос.
— Да, — ответила Аспасия, — это называется шелк. Он из Византии.
— Из чего его делают? — спросила дочь Герды, пухленькая розовощекая блондинка Мехтильда, так очаровавшая господина Бруно. — Как можно спрясть так тонко?
— Это великая тайна, — отвечала Аспасия. — Но, поскольку вы мои люди и сохраните ее, я расскажу. Это прядут не люди. Это работа червей.
— Не может быть, — поразилась Мехтильда.
— Правда, — сказала Аспасия. — Маленький червячок, детеныш бабочки, прядет для себя колыбель. Это и есть шелк.
Ей не поверили. Мехтильда хотела еще расспросить ее, но Герда взглядом запретила ей это. Мехтильда склонила голову над шитьем, щеки ее горели. Она надолго погрузилась в молчание.
Аспасия подивилась про себя. Она никогда не забывала, кто она такая. Другие забывали, пока что-нибудь необычное не заставляло их вспомнить об этом. Стоило ли тут особенно огорчаться? Она продолжала прокладывать крошечные аккуратные стежки по шелку, поглядывая то на сидящих рядом женщин, то на мужчин, собравшихся в свой кружок, то на бегающих по залу детей. Не сказать, чтобы было тихо, но картина была вполне мирная. Даже очаг почти не дымил, и свежая солома на полу распространяла аромат лета. Деревянные сваи, дым, люди, Собаки, кошки — все это создавало приятную картину. Аспасия глубоко вздохнула. Пора уже подумать об обеде.
Люди выходили и входили. Зал — не уборная, в этом Аспасия была непреклонна; и даже собаки приучились уважать ее требования.
А вот и неожиданное подтверждение, что уроки ее усваиваются. Рольф схватил щенка за шиворот и тащил его, упирающегося, к дверям. Он взглянул на Аспасию еще более виновато, чем щенок. Она прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Ясно донесся увещевающий голос Рольфа:
— Не в зале. Только не в зале.
Что ответил щенок, она не разобрала.
Она закончила шов, закрепила его. Управляющий Иоганн пошевелился на своем стуле, прокашлялся. Люди начали подниматься с мест, пора было доить коров и кормить свиней. Некоторые дети убежали. Это были те, у кого были обязанности на кухне или на скотном дворе, и они надеялись улизнуть от дел.
Дверь распахнулась. Влетел Рольф. Глаза у него были испуганные. Язык не повиновался ему:
— Т-т-там ч-ч-черти…
Аспасия первая подскочила к нему. Она была мельче саксонцев и быстрее. Она схватила его за плечи и потрясла.
— Что там такое? Волки? Нападение? Черти?
— Черти! — закричал Рольф. — У ворот… ломятся… требуют, чтобы их впустили…
«А куда же, интересно, — подумала Аспасия, — подевался Стефан, который должен сторожить ворота?» Она схватила накидку с одной из скамеек и факел со стены. Он почти догорел, но и этого будет довольно.