Дочь палача
Шрифт:
– Преступникам достается, а не беднякам! Преступникам!
Жена подошла сзади и положила руки ему на плечи.
– Ты не в силах ничего изменить, Якоб. Пусть все идет своим чередом.
Куизль недовольно стряхнул с себя ее руки и принялся ходить по комнате из угла в угол. Он всю ночь ломал голову над тем, как можно избежать неизбежного. Придумать ничего не удалось. От выпивки мысли притупились, стали тяжеловесными. Выхода не было, в полдень ему придется пытать Марту. Если он не придет, его лишат должности, прогонят с семьей из города, он вынужден будет зарабатывать проезжим цирюльником или просить милостыню.
А с
Он остановился в комнатке возле шкафа. Сундук рядом стоял открытым, в нем Якоб хранил самые важные книги. Сверху лежал немного пожелтевший и потрепанный травник греческого врача Дискорида. Древний труд, до сих пор не потерявший своей ценности. Поддавшись внезапному порыву, палач взял книгу и принялся листать. Как и раньше, он подивился рисункам и заметкам, в которых врач с удивительной точностью описал сотни растений. Ни один листик, ни один стебелек не остались без внимания.
Неожиданно Якоб остановился, пальцы заскользили по каким-то строкам, он начал что-то бормотать. Наконец губ его растянулись в ухмылке. Он ринулся на улицу, на ходу прихватив шляпу, плащ и мешок.
– Ты куда? – закричала жена ему вслед. – Возьми хоть хлеба немного!
– Потом! – откликнулся он уже из сада. – Разожги печь, я скоро вернусь!
– Но, Якоб…
Однако он, похоже, ее больше не слышал. В ту же минуту по лестнице спустилась Магдалена с близнецами. Барбара и Георг зевали. Их разбудили крики и топот отца. Теперь они хотели есть.
– Куда ушел отец? – спросила Магдалена, протирая спросонья глаза.
Анна Мария покачала головой.
– Не знаю, в самом деле, не знаю, – ответила она, наливая молоко для малышей в горшок над очагом. – Полистал травник, а потом как угорелый выскочил на улицу. Наверное, что-нибудь по поводу Штехлин.
– Штехлин?
Сонливость как рукой сняло. Магдалена посмотрела вслед отцу. Тот уже скрылся за ивами у пруда. Без лишних раздумий она схватила оставшийся кусок хлеба и бросилась за отцом.
– Магдалена, стой! – закричала ей мать.
Увидев, как дочь стремительными шагами пустилась к пруду, она лишь покачала головой и вернулась к детям, бормоча:
– Вся в отца… Как бы беды не случилось…
Симона разбудил стук в дверь его спальни. Он услышал его еще во сне. Теперь, открыв глаза, понял, что ему не приснилось. В дверь на самом деле стучали. Он посмотрел в окно – снаружи еще стояли сумерки. Симон потер заспанные глаза. Он не привык, чтобы его будили так рано, и просыпался обычно не раньше восьми.
– Что такое? – прохрипел он в сторону двери.
– Это я, твой отец! Открой, надо поговорить!
Симон вздохнул. Если отец что-нибудь вобьет себе в голову, разубедить его практически невозможно.
– Подожди секунду! – крикнул он. Потом сел на краю кровати, смахнул с лица черные локоны и попытался прийти в себя.
После вчерашнего переполоха он еще проводил Якоба Шреефогля до дома. Молодой советник нуждался в поддержке и собеседнике. До предрассветных сумерек он рассказывал Симону о Кларе. Как они любили ее и заботились о ней, какая она была внимательная и любознательная – много больше своих иногда ленивых сводных братьев и сестер. Симону подумалось уже, что Шреефогль любил сиротку Клару даже сильнее, чем собственных детей.
Лекарь
Оставшаяся настойка перекочевала в желудки Симону и Шреефоглю. В итоге советник рассказал лекарю о себе все. Как он беспокоился за свою часто молчаливую и печальную супругу, как боялся не суметь толково продолжить дело безвременно почившего отца. Шреефогль-старший слыл чудаковатым, но в то же время бережливым и хитрым, своих людей он держал на коротком поводке. Идти по стопам такого отца всегда тяжело. Тем более если тебе только-только стукнуло тридцать лет. Отец пробился из самых низов, и другие из гильдии гончаров завидовали его стремительному успеху. Теперь они неусыпно следили за каждым действием сына. Единственная оплошность, и они налетят на него как стервятники.
Незадолго перед неожиданной кончиной старика – он умер от лихорадки – Якоб Шреефогль поссорился с отцом. Из-за сущего пустяка – повозки с обожженной плиткой. Но спор разгорелся такой, что Фердинанд Шреефогль в кратчайшее время изменил завещание. Участок земли у дороги на Хоэнфурх, где Якоб намеревался поставить еще одну печь для обжига, перешел к церкви. На смертном одре отец хотел еще что-то прошептать, но шепот перешел в кашель. Кашель или же смех.
Якоб Шреефогль до сих пор не мог понять, что за слова унес из этого мира его отец.
Воспоминание о прошедшей ночи не выходили у Симона из мыслей. А в голове все стучало и ныло после выпивки. Ему нужен был кофе, и как можно скорее. Оставалось лишь под вопросом, даст ли отец на это время. Вот и сейчас он снова забарабанил в дверь.
– Иду же! – крикнул Симон, влезая в брюки и одновременно застегивая кафтан. Кинувшись к двери, он споткнулся о полный ночной горшок, его содержимое выплеснулось на пол. Выругавшись, Симон пробрался по мокрым доскам на цыпочках и отодвинул засов. Дверь тут же распахнулась и врезалась ему в голову.
– Наконец-то! И зачем ты ее запираешь? – сказал отец и вошел быстрыми шагами в комнату сына. Взгляд его заскользил по книгам на письменном столе. – Куда ты ее дел?
Симон схватился за ушибленную голову. Потом сел на кровать, чтобы натянуть сапоги.
– Все равно не узнаешь, – пробормотал он.
Он знал, что отец считал порождениями дьявола все без разбора труды, которые Симон брал у палача. И то, что автор открытой книги был иезуитом, не меняло положения. Про Афанасия Кирхнера Бонифаций Фронвизер знал не больше, чем о Санторио или Амбруазе Паре [2] . Даже здесь, в Шонгау, он так и остался полевым хирургом и обхаживал больных, полагаясь лишь на умения, полученные во время войны. Симон до сих пор помнил, как отец лил в раны кипящее масло и давал бутылку крепкого вина, чтобы унять боль. Все свое детство он провел под крики солдат. Крики и зрелище трупов, которые отец на следующий день вытаскивал из палатки и посыпал известью.
2
Санторио (1561–1636) – итальянский врач, анатом и физиолог, изобретатель ртутного термометра; Амбруаз Паре (ок. 1510–1590) – французский хирург, считающийся одним из отцов современной медицины.