Дочь Рагуила
Шрифт:
Несколько минут прошло, прежде чем рассеялось непонятно-тревожное настроение. Гости разбились на группы, и среди них пошел разговор на самую интересную для всех тему: о только что обвенчавшихся молодых.
– Храбрый Евгений-то! – сказал пожилой осанистый купец. – Право, храбрый. Другой на его месте за семь верст такую невесту обегал бы.
– И впрямь есть чего испугаться. Подумать только – пять раз свадьба расходилась!
– Да ведь как расходилась-то? Середин – третий жених – без вести пропал, Марков – пятый – под поезд свалился,
– Н-да! Судьба.
– Именно судьба. Что же иное? Каково Вере-то бедной, а? Пять женихов и ни одного мужа!
– Зато теперь крепко. Исайя возликовал, и конец всему делу. Окрутилась Вера.
– Что же из этого? То девушкой оставалась, а теперь вдовой останется. Сказано: судьба.
Разговор прервался. Высказанное предположение о том, что и на этот раз нельзя утверждать, что все кончится благополучно, привело разговаривавших в смущение.
– Вдовой может остаться! – пронеслось шепотом по залу.
И все невольно почувствовали беспокойство.
– Не едут! Так долго! Уж не случилось ли чего-либо? – говорили гости. – Неужели опять что-нибудь?
Иван Афанасьевич стоял по-прежнему у окна, не спуская глаз с улицы. До его слуха доносились все эти толки и опасения, но он оставался бесстрастно-холоден. Только раз, когда перечисляли прежних женихов новобрачной, на губах Юрьевского зазмеилась злая улыбка, исказившая его красивое лицо.
Вдруг он вздрогнул. С улицы, несмотря на зимние рамы, донесся стук каретных колес и рокот толпы, в то же мгновение по залу пронесся громкий говор:
– Приехали! Молодые приехали! Слава Богу!
Вера Петровна вошла под руку со своим сияющим от счастья молодым супругом. За ними шли отец и мать молодой: Петр Матвеевич и Анна Михайловна Пастины – и другие близкие родственники новобрачной; у Евгения Степановича таковых не имелось – он был сирота. Оркестр при появлении счастливой молодой четы заиграл туш. Еще несколько мгновений, и к новобрачным потянулись десятки рук с бокалами шампанского. Отовсюду раздавались пожелания, самые светлые, самые хорошие, молодые смущенно улыбались, благодарили, и оба раскраснелись, когда раздалось традиционное: „Горько, горько!“, – и им пришлось поцеловаться.
Вера Петровна была молода – ей только что пошел девятнадцатый год. У нее было круглое лицо с приятными чертами, голубыми, как васильки, глазами и алыми губками. Золотистые, слегка подвитые у лба волосы непокорно выбивались из-под венчального убора. Смущение, вызванное новизною положения, разукрасило щеки молодой женщины ярким румянцем, и это вместе с молодостью делало ее привлекательной.
Евгений Степанович, «молодой князь», был старше своей подруги жизни на два года, но моложавость придавала ему вид даже не юноши, а мальчика. Так же смущенно, как и Вера Петровна, он отвечал на поздравления, не зная, куда девать глаза, что говорить. Когда крикнули „Горько!“, юный супруг растерялся, позабыл, что ему нужно делать, и только тогда нагнулся с поцелуем к зардевшейся жене, когда разудалая сваха сама показала ему пример.
– Славная пара! – произнес один из гостей, любуясь молодыми. – Словно один для другого сотворены.
– В дом берут Евгения? – спросил сосед.
– В дом. Ведь он – круглый сирота.
– Так оно и лучше будет: ведь Вера одна у Петра Матвеевича и Анны Михайловны.
– Одна, да и сами они в преклонных годах.
– Так. Дай им Бог совет да любовь! Гардин тоже не бедняк.
– Какое бедняк! Отец-покойник оставил столько, что не прожить вовек, да и у Пастиных тоже немало. Молодые-то во всем ровня. Судьба-то, видно, знает, что делает: пятерых убрала, а вот шестой подошел.
– Видно, и в самом деле, чему быть, того не миновать.
– Бог с ними. Только счастливы были бы. Глядите-ка, Юрьевский… Чего это он последним-то с поздравлением подходит? Ему первым быть.
Действительно, к молодой чете подходил Иван Афанасьевич. Он шел так легко, будто скользил по паркету. Это была обычная походка Юрьевского. Издали казалось, что он подкрадывается, как подкрадывается кошка или тигр к своим жертвам. Бокал в руке Ивана Афанасьевича слегка дрожал.
– Ну, Вера, – сказал он глухим голосом, – теперь и я.
Молодая, удивленно взглянув на него, сказала:
– Так поздно?… Последним, крестный…
– Что ты, деточка, и последние могут быть первыми.
– Ты и в церкви не подошел ко мне.
– Там других было много около тебя. Зачем же?
– Перестань, крестный, ты опять злишься.
– Нет. На что же? Ведь все в порядке вещей, все как следует. Позвольте и с вами, – протянул он бокал Гардину, – вот так, пейте до дна.
– А вы, Иван Афанасьевич, даже и поздравить нас не хотите со вступлением в новую жизнь? – сказал тот, чокаясь с Юрьевским.
– Новая жизнь, новая! – и Юрьевский вдруг громко расхохотался. – Да что вы, юнейший! Новая! Где это вы нашли новое на свете? Да и есть ли оно, ваше новое? Все старо, юноша, все! Меняются только формы, а сущность остается старою. Ничто не вечно, но и не ново. Разве вы сегодня не такой же, как вчера? Скажите мне…
– Нет, не такой же, Иван Афанасьевич, – весело отозвался молодой, – сегодня и вчера далеки друг от друга, очень далеки.
– Вы думаете? Но, поверьте мне, завтра к сегодня чаще всего ближе, чем мы ожидаем.
– Что ты хочешь сказать этим, крестный? – вcтревожилась Вера Петровна.
– Только то, что „вчера“ – далекое известное, „сегодня“ – близкое известное, а около этого близкого, совсем вплотную, но не с ним, а с нами, совершенно неизвестное „завтра“. Каждая неизвестность что-нибудь да таит. Все меняется, оставаясь в своей сущности прежним. Живой сегодня – завтра труп. Смерть около…
– Кто говорит на свадьбе о трупах, о смерти? – раздался около разговаривающих веселый молодой голос.