Дочь регента
Шрифт:
— Дюбуа! — прервал его регент.
— Ну вот, монсеньер, завтра мы будем точно все знать.
— Вот черт, хорошенькое дельце! — заметил регент.
— Итак, — сказал Дюбуа, — вы полагаете, что он выйдет из него с честью?
— Ну, знаешь, негодяй, ты в конце концов меня оскорбляешь. Это что, невозможная вещь, чтобы мужчина моей крови влюбился, и великое чудо заставить взять в руки шпагу принца, носящего мое имя? Дюбуа, друг мой, ты родился и умрешь аббатом.
— Только не это, только не это, монсеньер! — воскликнул Дюбуа. — Я,
Регент рассмеялся.
— У тебя, по крайней мере, есть амбиции, а этот дурень Луи ничего не хочет; ты даже представить себе не можешь, как меня развлекают твои амбиции!
— В самом деле? — удивился Дюбуа. — А я, однако, и не думал, что во мне столько шутовского.
— Ну, это от скромности, потому что ты самое забавное в мире создание, если не самое извращенное, поэтому я клянусь, что в тот день, когда ты станешь архиепископом…
— Кардиналом, монсеньер!
— Ах, так ты хочешь быть кардиналом?
— Пока не стану папой.
— Ну хорошо, так вот, в тот день, я клянусь…
— В день, когда я стану папой?
— Нет, в день, когда ты станешь кардиналом, в Пале-Рояле, клянусь, хорошо посмеются.
— Знаете ли, в Париже еще не так будут смеяться, монсеньер. Но, как вы сказали, порой во мне просыпается шут и я не прочь посмешить людей, потому-то я и хочу стать кардиналом!
В тот момент, когда Дюбуа выразил это пожелание, карета остановилась.
III. КРЫСКА И МЫШКА
Карета остановилась в предместье Сент-Антуан перед домом, скрытым высокой стеной, за которой поднимались тополя, как бы пряча дом даже от стены.
— Гляди-ка, мне кажется, — сказал регент, — что где-то здесь находился домик Носе.
— Именно так, у монсеньера хорошая память, я его у него одолжил на эту ночь.
— Ты по крайней мере все хорошо устроил, Дюбуа? Ужин достоин принца королевской крови?
— Я сам его заказывал. О, господин Луи ни в чем не будет нуждаться: ему подает лакей отца, готовит повар отца, и возлюбленной его будет…
— Кто?
— Увидите сами, надо же оставить вам сюрприз, какого черта!
— А вина?
— Из вашего собственного погреба, монсеньер. Я надеюсь, что семейные напитки помогут проявиться вашей крови: она столь долго молчала.
— Тебе не стоило такого труда заставить заговорить мою, соблазнитель?
— Я красноречив, монсеньер, но нужно признать, что и вы были податливы. Войдем.
— У тебя есть ключ?
— Черт возьми!
Дюбуа достал из кармана ключ и осторожно вставил его в замочную скважину. Дверь бесшумно повернулась на петлях и без малейшего скрипа закрылась за герцогом и его министром: дверь этого маленького дома знала свой долг по отношению к большим господам, которые оказали ему честь, перешагнув через его порог.
Сквозь закрытые ставни пробивались отблески света, а лакей, стоявший в прихожей, сообщил знатным посетителям, что празднество началось.
— Ты победил, аббат! — сказал регент.
— Займем наши места, монсеньер, — ответил Дюбуа, — признаюсь, мне не терпится посмотреть, как господин Луи поведет себя.
— Да и мне тоже, — сказал герцог.
— Тогда за мной — и ни слова.
Регент молча прошел за Дюбуа в кабинет, сообщавшийся со столовой через большой проем посередине стены; в проеме стояли цветы, и, спрятавшись за ними, можно было превосходно видеть и слышать сотрапезников.
— Ага, — сказал регент, узнав кабинет, — знакомые места.
— И даже более чем вы полагаете, монсеньер, но не забудьте: что бы вы ни увидели и ни услышали, нужно молчать или, по крайней мере, говорить тихо.
— Будь спокоен.
Герцог и министр подошли вплотную к проему, встали на колени на диван и раздвинули цветы, чтобы не упустить ничего из происходящего.
Сын регента, юноша пятнадцати с половиной лет, сидел в кресле как раз лицом к отцу; по другую сторону стола, спиной к наблюдателям, расположился шевалье де М.; две дамы, одетые скорее ослепительно, нежели изысканно, дополняли «двойной тет-а-тет», обещанный регенту Дюбуа. Одна из дам сидела рядом с юным принцем, другая — рядом с шевалье. Амфитрион не пил и без умолку болтал, женщина рядом с ним строила ему рожицы, а когда ей это надоедало, начинала зевать.
— Ну-ка, ну-ка! — сказал герцог, пытаясь разглядеть эту женщину (он был близорук). — Мне, кажется, это лицо знакомо!
И он еще внимательнее к ней стал присматриваться. Дюбуа тихонько посмеивался.
— Ну, конечно, — продолжал регент, — брюнетка с голубыми глазами…
— Брюнетка с голубыми глазами, — повторил Дюбуа, — дальше, дальше, монсеньер.
— Этот пленительный стан, изящные руки…
— Продолжайте же…
— Эта розовая мордашка…
— Ну, дальше, дальше…
— О дьявол, я не ошибаюсь, это Мышка!
— Неужели?!
— Как, предатель, ты выбрал именно Мышку?
— Одна из самых очаровательных девушек, монсеньер, нимфа Оперы, для того чтобы расшевелить молодого человека, кажется, лучше и не найти.
— Вот этот-то сюрприз ты для меня и приберегал, когда сказал, что прислуживать ему будут лакеи отца, пить он будет вино своего отца, и возлюбленной его будет…
— Любовница его отца, монсеньер, ну, конечно же.
— Но, несчастный, — воскликнул герцог, — ты затеял почти кровосмесительство!
— Пустое! — сказал Дюбуа. — Раз уж ему надо начинать…
— И негодница принимает подобные приглашения?
— Это ее ремесло, монсеньер.
— И за кого же она принимает своего кавалера?
— За провинциального дворянина, явившегося в Париж проматывать наследство.
— А кто ее подруга?
— А вот об этом я ничего не знаю. Шевалье де М. сам взялся дополнить компанию.
В эту минуту женщине, сидевшей рядом с шевалье, показалось, что за ее спиной шепчутся, и она обернулась.