Дочь Роксоланы. Наследие любви
Шрифт:
– Только не говори ничего Михримах и Хюмашах. Я хочу сделать как лучше. И не обижайся, что от тебя скрывали, я тоже ничего не знал, случайно раскрылось. Это женские секреты не для нас, мужчин.
У Рустема был на примете достойный жених для Хюмашах, просто пока не до того. Он радовался, что не стал сам заводить разговор о возможном замужестве дочери. Но султан прав: любовь может победить только другая любовь…
Дочь выросла так незаметно, что когда встал
– Рустем, насколько мы с тобой постарели?! Дочь уже пора выдавать замуж, скоро внуки будут. Давно ли мы сами поженились?
Рустем грустно кивнул:
– Жизнь пролетит – не заметишь. Совсем недавно одна строптивая особа поднимала свою лошадь на дыбы, чтобы показать мне, какая она смелая.
– Потому что один визирь любезничал с противной Ханзаде Султан.
– Не я с ней, а она со мной. А ты вредничала.
– Не нужно было обращать внимание на других.
Они еще долго вспоминали начало своей совместной жизни…
– Рустем, что делать с Хюмашах, я не могу сказать ей, что Аласкар погиб…
– Она знает.
– Что?! Откуда?
– Догадалась. Сказала, что он обязательно прислал бы весточку, если бы был жив.
– Ты рассказал?
– Отдал перстень, – вздохнул Рустем-паша. – Она все поняла. А еще я рассказал о нас с тобой, как ты загоняла лошадь, чтобы только досадить мне…
Михримах возмутилась:
– Бессовестный! Нет чтобы рассказать о себе!
– И о себе тоже рассказал, сколько глупостей сделал, чтобы завоевать сердце одной строптивой красавицы.
– Так уж и глупостей! Что-то я не помню таких. Что ответила Хюмашах?
– Она согласна познакомиться с Кемалем. Они будут хорошей парой, обязательно будут, Михримах. Не зря же мы растили дочь!
Еще одна тайна
Прошел год, потом еще один… Хюмашах не забыла свою любовь Аласкара, но замуж все-таки вышла и внука Михримах и Рустему родила.
Султан тосковал по своей Хуррем, что не помешало ему разобраться с собственным сыном. Баязид держал слово, данное матери, – пока она была жива, не противился ничему. Но уже через год после ее смерти отказался подчиниться отцу и отправиться в Амасью, оставшись в Конье.
На сей раз Сулейман не замедлил принять меры, он отправил на помощь Селиму большое войско. Селим показал, что его зря считали лентяем, встряхнулся и одержал победу над братом и его сторонниками. Баязиду пришлось бежать к Сефевидам. Снова персидский шах играл зловещую роль в противостоянии шехзаде и султана.
И снова Рустема-пашу мучили вопросы, не решенные несколько лет назад. Почему-то казалось, что, разберись он тогда, сейчас этого противостояния не было бы.
Михримах переживала из-за вражды братьев:
– Рустем, может, если бы отменили закон Фатиха, брат не вставал против брата? Баязиду есть что терять, кроме него самого казнят пятерых сыновей. Бедная Фатьма…
– Фатьма…
Он и сам не мог объяснить, что не давало покоя; ускользала, не успев оформиться до конца, какая-то важная мысль, очень важная, в ней разгадка всех событий…
– Ты подозреваешь Фатьму?!
– Нет, не она, но нужно понять, кто именно… Кто-то, кто на виду, кого мы хорошо знаем… Мы чего-то не видим, что прямо перед нами.
Внезапно Михримах охватила паника:
– Рустем, не стоит вмешиваться! Я прошу, не вмешивайся, это опасно.
Тот рассмеялся:
– Я ни во что не вмешиваюсь, что ты!
Но она видела, что теперь желание разобраться уже не отпустит мужа, и в глубине души понимала, что это его и погубит.
Селим одержал убедительную победу над братом, вынудив Баязида бежать к Сефевидам, взяв с собой четверых сыновей, оставив самого маленького, трехлетнего, дома. Фатьма с двумя дочерьми тоже осталась дома.
Султан решил не воевать с персидским шахом из-за сына, его проще выкупить. Начались переговоры с персами, сначала с почетом принявшими беглого шехзаде, а теперь торговавшимися из-за размера его продажи.
Рустем разбирал скопившиеся документы, когда наткнулся на два письма от Мустафы к Тахмаспу. Сто раз читанные-перечитанные, мог бы наизусть пересказать каждое слово, но почему-то замер с письмом в руке. Снова накатило то ощущение, что все беды от непонимания, что чего-то недоглядели, не увидели. Рассматривал написанное, поднеся ближе к светильнику. Он привык доверять ощущениям; если кажется, что вот в этом листке что-то есть, надо понять, что именно. Пока не поймет, не успокоится.
Арабская вязь, если написана каллиграфически, ничего не скажет о писце, все буковки и точки лежат ровно. Но если выполнил простой писец, а не каллиграф, то почерк заметен. Здесь заметен: одна буква всегда чуть больше соседних… и точка стоит не совсем над своей буквой… Почему по-арабски, а не на фарси или турецком?
И он где-то видел этот же почерк. Не раньше, когда-то, а совсем недавно. Где он мог видеть арабскую вязь в Стамбуле? И вдруг словно огнем обожгло – вспомнил. Метнулся в кабинет, достал нужный сверток, трясущимися руками развернул, поднес ближе к свету…
Так и есть: одна буква чуть больше соседних, точка поставлена косо…
На днях они случайно перехватили переписку венецианского посла с… так и осталось невыясненным, кому именно писал посол, вернее, кто отвечал ему по-арабски. Но этот ответ и был, как две капли воды, похож на письмо с печатью «султан Мустафа»!
У Рустема лоб покрылся испариной.
Печать Мустафы настоящая, такую они видели не только на письмах. За одну печать шехзаде можно было казнить, к тому же Повелитель узнал, что старший сын причастен к смерти его любимца шехзаде Мехмеда. Но вот письма… Письма поддельные, следовательно, были те, кто их подделал. Кто?!