Дочь Сталина
Шрифт:
Первый вопрос его был, почему она перестала посещать партийные собрания. Он настаивал, что она должна «снова войти в коллектив, занять [в нем] должное место». Она объяснила, что должна заботиться о своей семье, а теперь с ней живет еще и больной муж.
При слове «муж» Косыгин разозлился. Его речь сохранилась только в записях Светланы, там он говорит как сумасшедший диктатор из Зазеркалья:
«Что вы надумали? Вы, молодая, здоровая женщина, спортсменка, неужели вы не могли себе найти здесь, понимаете ли, здорового молодого человека? Зачем вам этот старый, больной индус? Нет, мы все решительно
Каким бы ни был разговор вначале, теперь он стал официальным. Косыгин от имени правительства запретил ей регистрировать брак с Сингхом. Ей это никогда не будет позволено. Уходя, Светлана почувствовала, что кремлевский саркофаг снова захлопывает над ней свою крышку.
Светлана снова обратилась к Анастасу Микояну. Теперь она просила его получить разрешение на брак. До этого он уже помогал Сингху получить договор с советским издательством «Прогресс». Но новая просьба неожиданно вызвала ужасную ссору между Светланой и ее близкой подругой Эллой Микоян.
Как рассказывал Степан Микоян, Светлана попросила его жену Эллу организовать встречу с его отцом. Микоян согласился и пригласил Светлану приехать на его дачу. По случайности эта встреча совпала с днем, когда в московской консерватории выступал всемирно известный пианист. Когда Микоян услышал, что Элла идет на концерт, он тоже захотел пойти. Он попросил Эллу позвонить Светлане и перенести встречу на следующий день. По всей видимости, Светлана разозлилась и сорвалась на Эллу. Степан Микоян так описывал этот разрыв:
Светлана обрушила на Эллу лавину обвинений и оскорблений. Суть того, что она кричала в трубку, сводилось к тому, что Элла буквально плетет против нее заговор и, очевидно, специально подала своему свекру идею пойти на этот концерт, чтобы сорвать его встречу со Светланой… В конце разговора Светлана бросила трубку.
Вечером после концерта Элла вернулась домой и нашла письмо, которое оставила для нее Светлана. Она прочла его в слезах и показала Степану: «Я не могла поверить своим глазам. Это было полностью несправедливо, жестоко и оскорбительно». Много позже она показала письмо своему свекру. Микоян сказал: «Она вся в отца — он тоже жить не мог без врагов».
Было ли это справедливо? Светлана долго была на стороне власти. С детства, после смерти матери, когда все вокруг было окутано тайной, о которой опасно было говорить, она знала свою силу. Она знала, как заставить людей поступать так, как надо было ей. И когда она злилась, никакие ограничения для нее не срабатывали. Гнев поднимался внутри нее, и она выплескивала его, не задумываясь о последствиях. Люди, которым доставалось от ее вспышек, даже не догадывались об их причинах.
В тот момент она, должно быть, подумала: «Концерт! Что значит какой-то концерт, когда жизнь Сингха висит на волоске!» Но все же ее реакция выходила за всякие рамки. Она обвинила бедную Эллу в том, что та ей мешает, когда жена Степана, напротив, пыталась помочь, а Светлана, возможно, сама не потрудилась объяснить, как ей необходима помощь. Когда-то отец учил ее: «Не проси. Приказывай».
По всей видимости, несмотря на выпад Светланы против Эллы, на следующий день встреча с Микояном состоялась. Но он не хотел помогать. Он желал знать, зачем ей вообще нужен этот брак. Они со своей женой прожили сорок лет, не вступая в законный брак. «Формальности — это еще не признак любви». Потом он предупредил Светлану от «чрезмерной дружбы» с иностранными послами.
«Он ужасно напористый, этот Кауль, — говорил Микоян, — совсем не похож на индийца. Ты подальше, подальше от него!»
Осенью 1965 года весь коллектив Горьковского института, где Светлана продолжала работать, был в смятении. В сентябре ее друг Андрей Синявский и его друг писатель Юлий Даниэль были арестованы за распространение антисоветской пропаганды. Писателей обвиняли в том, что их романы, представляющие советское общество как нереальное и зловещее, распространялись в самиздате, то есть, перепечатанные на машинке копии передавались среди друзей. Также они позволили опубликовать свои работы на Западе под псевдонимами Абрам Терц и Николай Аржак. После этого процесса стало ясно, что хрущевская оттепель официально ушла в прошлое. Репрессии брежневской эры пришли ей на смену. Теперь любой, кто хранил у себя самиздатовскую литературу, мог ожидать сурового наказания, и все были напуганы.
5 декабря, в День конституции, несколько горячих голов организовали выступление, где требовали открытого суда над писателями. Это был первый независимый политический митинг в Москве с 1929 года. Были распространены всего две или три листовки, сообщающие, что митинг состоится около Московского университета, но вскоре о нем знала вся Москва. Молодой диссидент Александр Есенин-Вольпин держал плакат, на котором было написано: «Мы требуем открытого суда над Синявским и Даниэлем». Офицер КГБ вырвал слово «открытого» из плаката. «Кажется, ему особенно не понравилось это слово». Примерно пятьдесят человек собрались около памятника Пушкину в центре Москвы, а на другой стороне улицы стояли тысячи горожан, которые пришли посмотреть, что же будет с демонстрантами: «сразу их расстреляют или позже?»
Процесс Синявского — Даниэля начался 10 февраля 1966 года. Несмотря на попытки вмешательства со стороны таких организаций, как ПЕН-клуб, Даниэль был приговорен к пяти годам лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях, а Синявский — к семи.
Светлана была в ужасе. Это было нелепо, отвратительно, бессовестно. Каждый вечер она возвращалась домой к Сингху и рассказывала ему о собраниях, проходивших в Институте Мировой Литературы. Он недоумевал: «Семь лет тюрьмы за книги?! За то, что писатель пишет книги?»
К тому времени друг Светланы Александр Ушаков стал секретарем партийной организации Горьковского института. Атмосфера была напряженная. Еще до суда такие организации, как Союз писателей СССР обязаны были осудить Синявского и Даниэля, как в сталинские времена, когда система коллективного осуждения и обвинения процветала. После суда партийные комитеты различных учреждений должны были отправить в «Литературную газету» официальное письмо, одобряющее приговор. Те, кто отказывался подписывать, становились мишенями новой кампании.
Ушаков вспоминал, как председательствовал на собрании партийного бюро в Горьковском институте:
«Синявский был неожиданно арестован. Никто ничего не знал… Мы могли только строить предположения». Ушаков сказал членам партии:
«Мы не должны считать это нашей виной. В нашей стране все так быстро меняется, а Андрей жил среди этих изменений».
Видимо, он намекал, что Синявский знал, на что шел, когда соглашался публиковать свои книги за границей. Ушаков описывал, как на собрании неожиданно появилась Светлана: