Дочь Темных вод

Первый роман цикла «Легенды Зимнего моря»

Перевод с английского Натальи Алексеевой

Иллюстрация на обложке ShumsterArt

Иллюстрация на форзаце Полины Левиной

Иллюстрации в книге www.shutterstock.com

Первый дождь, который я вызвала, был скорее туманом, мелкой взвесью над сланцевыми холмами к востоку от Гистовой Пустоши. Он окутал шпиль каменной церквушки, опустился на крышу гостиницы, а потом стек по конькам и дымоходам домов, разбросанных вдоль реки. Его силы хватило лишь приглушить фиолетово-золотистый цвет неба, рассеять в воздухе первые лучи солнца, превращая их в потустороннюю дымку.

Я помню, каким сладким, дерзким и бодрящим казался мне этот дождь. Помню, как он стекал по моим щекам и листьям тиса над головой. В тот миг я пробудилась, и колдовство впервые вплелось в простую детскую песенку.

Мама нашла меня под тисом, смахнула грязь с одежды и крепко сжала лицо руками. Я смотрела на ее запястья со множеством шрамов, но взгляд то и дело возвращался к ее широко расставленным глазам с голубыми радужками, испещренными серыми прожилками.

– Никогда больше этого не делай, дитя, – сказала она ровным, холодным голосом. Над нашими головами шумел тис, вода безмятежно стекала с его узких листьев. – Если ты станешь так петь, тебя заберут. Хочешь пропасть навсегда?

Я помотала головой, неуверенно и испуганно. Ветер полностью заполнил легкие, и я умирала от желания что-то сказать. Еще больше мне хотелось петь, чтобы усмирить боль в груди. Но когда мама говорила таким тоном, я не смела ослушаться.

– Тогда тихо. – Она провела пальцем по моим губам. Ее кожа, от запястий до плеч, скрытая под отцовским пиджаком, была обветренной и грубой. – Ты же не хочешь закончить так, как твоя мама?

В тот день она должна была вернуться в море. Пришел указ, а значит, деваться было некуда. Мама что-то прошептала на ухо моему отцу, поцеловала его в щеку, а затем подошла ко мне и погладила по волосам. Потом устроилась на рундуке, привязанном позади забрызганной грязью кареты, и вскоре та скрылась из виду на длинной дороге между Гистовой Пустошью и сланцевыми холмами. Мама до последнего мгновения смотрела на меня, в ее взгляде читалось прощание и одновременно напоминание о том, что она сказала.

Она не вернулась. Снова началась война,

очередная великая война, и место моей матери было на флоте королевы, в одном ряду с тысячами других мужчин и женщин, защищавших берега Аэдина. Но даже в ее отсутствие я следовала запрету. Я больше не пела, по крайней мере, не так, чтобы повелевать ветрами, облаками и, как утверждали некоторые, самой водой. Я не пела целых шестнадцать лет.

А потом сделала первый шаг по стопам матери, и это привело меня прямиком к виселице и грубой пеньковой петле. Увы, мое падение в омут безнравственности вот-вот должно было оборваться – внезапно и грубо.

– Абета Боннинг, – объявил судья в аккуратном белом парике и черной треуголке с помоста виселицы.

За его спиной возвышалась толстая каменная стена форта Элмсворт. Одинокий солдат в красном мундире вышагивал, опустив взгляд и уперев ствол мушкета в плечо, а дуло устремив в небо.

– Это не мое имя, – упрямо пробормотала я, но сердце колотилось так громко, что я едва себя слышала.

Юбки и лиф были испачканы грязью, а исподнее, несмотря на прохладный осенний день, промокло от пота. Слабая и растрепанная, я дрожала, жалея о том, что когда-то покинула Пустошь.

Судья начал зачитывать список якобы моих преступлений, от холода его дыхание превращалось в пар, но я почти не слушала. Ледяной ветер, как всегда, что-то шептал мне. Он проносился над головами тридцати с лишним заключенных во дворе, одетых в ту же одежду, в которой они были арестованы несколько месяцев или даже лет назад. Мужчины и женщины, угрюмые и хмурые, отчаявшиеся и больные. Дрожащие дети, от которых остались кожа да кости, и лишь огромные глаза выделялись на лицах.

Я прислушалась к ветру, борясь с желанием запеть. Разве это не было бы достойным финалом – спеть под дождем во время казни? Все равно помирать, а значит, ни пресловутый флот, ни пираты-убийцы не смогли бы утащить меня в море.

Вот только я бы не умерла. Сердце сжалось от этой мысли. Стоило мне запеть, и казнь бы остановили, а меня вернули бы в камеру ждать, пока за мной придут флотские или кто еще хуже, как когда-то пришли за моей матерью.

«Бывает судьба хуже смерти, дитя», – услышала я в голове голос мамы. И все же сейчас, глядя в лицо этой самой смерти, я не была уверена в маминой правоте.

Как жаль, что я не смогу увидеть ее снова! Ну почему еще пять недель назад, когда меня вышвырнули в большой мир, я сразу не отправилась на ее поиски? Надо было хотя бы попытаться, какой бы безнадежной ни казалась затея. Однако у меня не хватило ни смелости, ни сил. Теперь я умру, так и не узнав, что с ней случилось.

– И кто же ты, если не Абета Боннинг?

Я не сразу поняла, что вопрос задал не судья в треуголке, а пленник, стоявший рядом со мной. Моему товарищу по несчастью надели мешок на голову, но, судя по голосу, он был молод, к тому же говорил с изысканным акцентом, под стать дорогому сюртуку, бриджам и высоким сапогам. Я с удивлением заметила, что его одежда была абсолютно чистой, лишь сапоги забрызгало свежей грязью, пока он шел через двор.

– Они что, дали тебе переодеться перед… этим? – спросила я, игнорируя его вопрос. На всех в форте нападала глухота, когда я называла свое настоящее имя, так что ни к чему было произносить его и сейчас.

Судья все еще продолжал перечислять многочисленные преступления Абеты Боннинг, которой, как я уже говорила, я не была. И эти преступления не совершала. По крайней мере, не все. Некоторые относились и ко мне, но это совпадение. Святой мне свидетель, у меня действительно были все шансы умереть сегодня.

Пленник вытянул вперед связанные запястья, и в скудном солнечном свете блеснули серебряные пуговицы на манжетах.

– Одежда – так, небольшое одолжение.

– И у тебя мешок на голове.