Дочь викинга

Крён Юлия

Его плевок пузырился на темной почве, и при виде этого Руне вспомнилась корова, ее корова, которой Тир перерезал горло. Тогда кровь фонтаном оросила все вокруг.

– Итак, – продолжил тем временем Тир, – когда Роллон докажет, что он не только добрый христианин, но и верен своему сюзерену, королю, следующей весной он женится на принцессе. До тех пор он будет развлекаться со своей любовницей, а Гизела – сидеть в Руане, мечтая о смерти. Если вообще туда доедет.

– Ты хочешь помешать этому?

Тир пожал плечами:

– Ну, в Сен-Клер-сюр-Эпт сейчас везут приданое: украшения, золото, меха, посуду. И, если вдуматься, такая добыча лучше украденного урожая. Мне уже надоело грабить нищих крестьян и убивать монахов,

страдающих запорами оттого, что им нечего жрать.

– Ты хочешь напасть на свадебную процессию, – подытожила Руна.

– Скажем так, от мехов и посуды я мог бы отказаться, но золото и драгоценности я люблю. Думаю, ты, Руна, хочешь того же.

Она давно уже не думала о том, чего хочет. Выживание никак не было связано с ее желаниями. Но тогда, когда она впервые ступила на землю норманнов, поднявшись на ноги среди скал, – тогда Руна знала, чего хочет. Вернуться к фьорду, где она жила с Азрун. Вернуться на те пустынные суровые просторы, пусть и немноголюдные, пусть и опасные, зато не пропитанные кровью, как эта земля. Чтобы вернуться туда, ей нужен был корабль; чтобы корабль поплыл, нужны гребцы. А чтобы нанять корабль и матросов, нужно золото.

Руна обвела взглядом присутствующих.

– У тебя так много сторонников. И тебе нужна моя помощь, чтобы украсть приданое этой Гизелы?

– Собственно, мне нужна женщина, которая умеет обращаться с оружием. А в здешних краях таких не много. Ты согласна? Если да, я расскажу тебе, каков мой план.

Руна молчала, и Тир не торопил ее. Его улыбка была искренней, но Руна ни на мгновение не усомнилась в том, что он собственноручно всадит меч ей в тело, если она откажется.

Монастырь Святого Амброзия, Нормандия, осень 936 года

Мать настоятельница решила не спрашивать, кто угрожал жизни Арвида. Она не хотела докучать юноше вопросами, не хотела истязать его тяжелыми воспоминаниями о ранении. Не важно, кто сотворил с ним такое. Хотя у настоятельницы и были кое-какие подозрения. И не важно, почему он попал в этот монастырь. Не важно, как он сбежал от того, кто напал на него. Имеет значение лишь то, что Арвид в опасности, ему нужна помощь, а она может ему помочь. Так вышло случайно. Или такова воля Божья?

– Мне жаль, что тебе пришлось столкнуться с этим, – пробормотала настоятельница. – Я ненавижу людей, которые так поступили с тобой, и все же я рада, что из-за них ты очутился здесь.

«Здесь, со мной», – хотелось сказать ей, но нельзя было говорить об этом, пока она не убедится в том, что Арвид знает ее… тайну.

Подавшись вперед, мать настоятельница коснулась его руки. Арвид отпрянул – может быть, от боли, а может, от страха. А может, от презрения к ней. С тех пор как он очутился в этом монастыре, настоятельница была готова увидеть его презрение, но в этот миг оно показалось ей невыносимым. Раны от ножа не становятся меньше, если видишь, кто ударил тебя. И все же лучше один быстрый удар, чем долгие мучения. Настоятельница вздохнула и только потом отважилась задать вопрос, который пугал ее больше всего.

– Ты… ты знаешь? – пробормотала она. – Ты знаешь правду?

Арвид опустил глаза. Амулет висел у него на шее.

Какое-то время они оба сидели неподвижно.

Во рту у настоятельницы пересохло.

«Если он не знает, как мне объяснить ему? Как рассказать?»

Но тут Арвид кивнул. Мать настоятельница вздохнула с облегчением. Значит, ей не придется говорить об этом и в то же время больше не нужно скрывать правду, по крайней мере от него. За все эти годы она никому не могла довериться. Настоятельница научилась жить с этим, но бывали времена, когда молчание давалось ей труднее, чем обычно, например в тот год, когда она узнала о бесславной кончине короля Карла. Он умер пленником, вдали от людей, свергнутый знатью. По слухам, смерть настигла его в башне замка Тьерри. Тогда мнения монахинь разделились – некоторые считали ужасным то, что так поступили с королем, другие же говорили, что он заслужил такую смерть – «после всего содеянного». «Его сердце трусливо», – повторяли они слова местной знати. Слишком много власти Карл передал в руки Гагона, слишком настойчиво толкал народ на восстание.

Мать настоятельница тогда воздержалась от каких-либо суждений. Она знала о короле больше, чем кто бы то ни было из монахинь, и ей было трудно жить с мыслью о том, что его жертва была напрасной. Напрасно он заключил мирный договор с норманнами, напрасно продал свою дочь, чтобы заполучить Лотарингию. В конце концов он потерял не только север королевства, не только свою дочь и пресловутую Лотарингию, но и корону.

– Матушка?

Она очнулась от мыслей. Мать настоятельница привыкла раздумывать часами. И в это время за ней редко наблюдали посторонние.

Арвид уставился на нее – с нетерпением, как ей показалось.

– Конечно… это нелегко, – пробормотала она.

И вновь настоятельница высказала лишь часть своих мыслей. «Нелегко жить с этим. И нелегко простить меня», – хотелось ей сказать.

Юноша кивнул.

– Я – это я, и иногда мне кажется, что я смирился с этим, но потом… – Он запнулся.

– И все же я рада, что она открыла тебе правду.

Арвид пожал плечами.

– Иногда я жалею о том, что она не солгала мне.

Настоятельница знала, о чем он говорит: ложь делала человека одиноким, но в то же время жить становилось легче.

И все же сейчас Арвид был рядом с ней, а жизнь вовсе не казалась ей легкой. Пришло время поговорить с монахинями.

Она расскажет им лишь часть правды.

Но и с этим ей придется смириться.

Глава 3

Сен-Клер-сюр-Эпт, сентябрь 911 года

Еще никогда Гизела не видела такого неба. После долгой поездки в карете они остановились на холме, и девушка высунула голову в окошко. С одной стороны виднелись леса, с другой поля, луга и маленькая церквушка. А потом Гизела подняла голову… и увидела небо, бесцветное небо с парой облачков-барашков. В Лане она тоже могла бы полюбоваться небом, высунувшись из окна, но никогда так не делала. В Лане не было поводов выглядывать наружу. Там о ней заботились, принимали за нее решения, в то время как Гизела оставалась одна или наедине со своей наперсницей Эгидией. Все, что она должна была решать, – это когда менять платья.