Дочь викинга
Шрифт:
«И беспринципен», – добавил про себя Таурин. Услышав, как она упомянула о графе де Байе, он скрипнул зубами от досады, благодаря Господа за то, что граф Беренгар пал в бою за свой город и потому так и не увидел, как его дочь молит Роллона о пощаде, готовая заплатить любую цену за свою жизнь.
Поппа поднялась.
– Есть еще одна причина, по которой я выбрала тебя. – Ее плащ соскользнул на пол, но женщина лишь переступила через него. – Ты давно уже в рабстве у норманнов, дольше, чем я. И ты всегда ненавидел их. Не думай, что я не знаю об этом. Ты не можешь одобрять
– И поэтому я должен убить ее?
– Что такое жизнь по сравнению с чистотой души? Неужели ты думаешь, что душа принцессы останется чистой, если она будет жить с чудовищем? – Глаза Поппы блестели.
И теперь Таурин видел в них не жажду крови, как прежде, а скорбь. Скорбь по чистоте своей души. И по его тоже.
Воин не мог больше выносить это зрелище и закрыл глаза, предавшись воспоминаниям. Они так часто завладевали его душой – воспоминания о том, что он потерял. Таурин всегда думал… о ней. «Словно королева, затмевала ты всех сиянием своим… Все узнавали тебя по гордой осанке». Он вновь открыл глаза.
– И если я сделаю это… то что получу взамен?
Женщина отвернулась, чтобы раб не видел слез на ее глазах.
– Ты многого добился, Таурин. Роллон верит тебе, и все равно ты все еще раб. По законам севера невольник не обречен на то, чтобы умереть рабом, особенно если он не родился в рабстве, а попал в неволю во время войны. Раб может стать вольноотпущенником, может нажить состояние, может сделаться почтенным человеком. И ты это сможешь. Если я помогу тебе.
«Ты давно могла бы помочь мне, шлюха», – подумал Таурин.
– А ведь тебе нужна свобода, не так ли? – сладким голосом протянула Поппа. – Более того, я заплачу тебе за эту услугу золотом. Просто подумай, чего ты хочешь. Только убей… эту Гизелу… и сделай это незаметно.
Женщина умолкла, а Таурин даже не понял, что она ждет его ответа – он снова погрузился в собственные мысли. И только когда Поппа поинтересовалась, что происходит в его голове, раб смог собраться с духом.
– Итак, если я действительно убью ее… – начал он.
– Кто, как не я, может помочь тебе обрести свободу? Северяне за последние годы многих взяли в плен, не только западных франков, но и восточных, а еще англосаксов. Рабами стали не только крестьяне, но и монахи, и солдаты. Однако ни король, ни епископ Витто, ни Роберт Парижский при заключении мирного договора в Сен-Клер-сюр-Эпте не подумали о том, чтобы потребовать свободы для них, – прошептала Поппа.
Ее шепот криком отдавался в его голове. Играя желваками, Таурин кивнул. Столько людей были брошены на произвол судьбы сильными мира сего. Преданы… проданы…
– Итак, если я действительно убью ее… – повторил он.
– Ты сможешь положиться на меня. – Ладонь Поппы опустилась на его предплечье. – Если я что-то пообещала, то сдержу свое слово, ты же знаешь.
Нет, он этого не знал. И нет, ему не нужна была свобода.
После всего, что ему пришлось стерпеть, свободы быломало, чтобы обрести покой. Ему нужно было кое-что совершенно иное. Но именно по этой причине их с Поппой цели совпадали.
– Крещение Роллона назначено на следующую Пасху, – сказал Таурин. – К тому времени принцесса Гизела будет уже мертва.
Улыбка скользнула по губам Поппы, когда она наклонилась за своим плащом. В ее движениях сквозила усталость, но улыбка сделала ее моложе. Наверное, когда-то она улыбалась так, когда ее обожаемый отец возвращался с охоты. Теперь же Поппа улыбалась, добиваясь смерти соперницы.
Нет, Таурину не нужна свобода. Потому что свободы не было. Не было свободы для него. Не было свободы для Поппы.
Таурин помедлил, не зная, сказать ли что-нибудь еще, и тут услышал какой-то звук. Он сумел различить этот шорох только потому, что всегда оставался настороже и никогда не мог по-настоящему расслабиться. Кто-то вздохнул. Таурин повернулся к приоткрытой двери, и ему показалось, что в проеме мелькнула чья-то тень.
Поппа заметила его напряжение.
– Что случилось? – спросила она.
– Кто-то… кто-то подслушал наш разговор.
Гизела зажала рот рукой, чтобы не выдать себя. Но было уже поздно. Из комнаты в коридор вышел какой-то мужчина. До этого девушка видела только его спину, теперь же он повернулся к ней лицом. На мужчине была одежда северянина – синяя накидка с куньим мехом, чулки, штаны до колен, прочная обувь. Гизела, увидев меч у него на поясе, отпрянула от двери и вжалась в темный угол. Она зажмурилась, словно думала, что никто не увидит ее, если она сама ничего не видит. В коридоре было тихо, но затем Гизела услышала шаги – кто-то шел прямо к ней.
– Что там, Таурин? – нетерпеливо окликнула его Поппа.
– Ничего, – в голосе раба прозвучало сомнение. – Мне лишь показалось, что тут кто-то есть…
Гизела затаила дыхание.
– Среди ночи даже самые отважные воины спят, – рассмеялась Поппа, но уже через мгновение в ее голосе зазвенела печаль: – И только мы с тобой не можем спать, Таурин. Мы боимся своих снов и обречены на то…
Продолжения фразы Гизела не услышала: шаги удалились, дверь закрылась, и девушка вновь осталась одна. Дрожа, она пошла по коридору, чувствуя, как сердце выскакивает из груди. «Убить… они хотят меня убить, – в такт шагам звучало у нее в голове. – Нет, они хотят убить не меня, а Эгидию. Потому что это она теперь Гизела». Вздохнув, девушка остановилась. Если она все правильно поняла, Поппа была любовницей Роллона и хотела избавиться от соперницы. Поэтому она подговорила совершить убийство этого Таурина, франкского раба и своего доверенного.
Гизела пошла дальше. Она была исполнена решимости защитить Эгидию. Дойдя до очередного факела, девушка опять замерла на месте. Чтобы предупредить наперсницу об опасности, нужно было найти ее, и хотя факел заливал коридор светом, от этого стены не становились более знакомыми. Гизеле казалось, что она заблудилась в каком-то лабиринте, из которого нет выхода. Одна комната походила на другую, и сколько бы ни было в душе девушки решимости, она понимала, что не сможет вернуться даже в кухню, не говоря уже о покоях Эгидии.