Дочь викинга
Шрифт:
«Что же я делаю?» – подумал Таурин.
Он отвернулся от Тира. Через какое-то время крик сменился стонами, и Таурин открыл глаза. Кожа больше не защищала лицо Тира. Таурин увидел окровавленную голую плоть.
Вначале пленник только раскачивался из стороны в сторону от боли, а затем зашелся истерическим хохотом.
– Еще яду! Еще яду! – будто обезумев, завопил он.
Таурину стало не по себе, и не ему одному. Солдаты настороженно переглянулись.
– Он сошел с ума, – предположил один из них.
Таурин кивнул. «Да и кто из нас в своем уме?» – подумал он.
–
– Говори, что тебе известно об этих девушках! – Таурин угрожающе занес секиру.
Боль и безумие не лишили северянина дара речи.
– Так вот, Бальдр был мертв, – захлебываясь словами, продолжил он. – Этот смелый и сильный бог, этот чистенький Бальдр отправился в мир мертвых! Но не все еще было потеряно. Хель, богиня смерти, вняла мольбам Фригг и готова была отпустить Бальдра, если каждое существо на земле заплачет по этому богу. Но если хоть кто-то не прольет по Бальдру горьких слез, то сыну Фригг суждено остаться у Хель. Так она сказала… И они плакали, рыдали, повсюду раздавались горестные вопли. Плакали все – кроме одного-единственного создания. В пещере сидела старуха, которая заявила, что, мол, ей нет дела до смерти Бальдра. Ты догадываешься, кем была эта старуха?
«Как он может говорить с такой раной?» – Таурин покрепче перехватил рукоять секиры.
– Эта старуха… Это и был Локи! – ликуя, выдохнул Тир. – Он притворился старухой и не плакал, ибо ему не было дела до смерти Бальдра. Да, он не плакал, он смеялся. – Северянин вновь расхохотался, но смех его сопровождался стонами боли.
Лезвие секиры потемнело, остывая. Таурин вновь опустил оружие в огонь, глядя, как лижут железо языки пламени.
– Что ты знаешь о девушках?! – рявкнул он.
Тир замолчал на мгновение, но потом заговорил вновь:
– Так вот. Локи не плакал, и Хель не выпустила Бальдра. Другие боги пришли в ярость. Они захотели отомстить Локи и взяли его в плен, подобно тому как Хель держала у себя в плену Бальдра. Боги заперли Локи в той самой пещере, приковали его к трем скалам, а над головой подвесили змею. Яд гадины капал ему на лицо, разъедая кожу, что причиняло Локи невыразимые страдания. – Тир корчился от боли. – Сигюн, жена Локи, хотела помочь своему любимому. Она осталась рядом с мужем и держала над его головой посудину, собирая яд. Но когда посудина переполнялась, Сигюн приходилось отворачиваться, чтобы опорожнить ее. Тогда яд вновь капал Локи на лицо, и бог извивался от боли, вызывая землетрясения и извержения вулканов.
Тир, словно следуя примеру своего бога, принялся дрожать, извиваться, отплевываться, сучить ногами. Его боль была ужасной, но он не боялся новой.
Глядя, как пленник заливается истерическим смехом, Таурин опустил секиру. Он не сможет во второй раз прижечь лицо Тира – франк и так едва справлялся с тошнотой.
– Больше яду! – хрипел пленник.
Его хрип эхом отдавался в ушах Таурина, вокруг шумели солдаты, но все эти звуки заглушил голос разведчика. Этот парень освободил Таурина от необходимости доказывать свою силу солдатам. Франк поручил разведчику проскакать вдоль Эпта – возможно, еще удастся выйти на след девушек. Теперь же солдат вернулся.
Тир топал ногами, извивался в руках врагов – Таурину даже показалось, что его тело вот-вот сломается, словно трухлявая ветка.
– Те девушки… – разведчик с трудом перекрикивал шум. – Похоже, они обе выжили. Они перешли Эпт и выбрались на противоположный берег… недалеко отсюда.
Таурину хотелось расспросить солдата, но во рту у него пересохло, и он не мог вымолвить ни слова. Не успел он отдать приказ, как Тир вновь завопил:
– Нет места чище, чем этот мир! Нет места безопаснее, чем этот мир! Нет места лучше – ни для Бальдра, ни для франкской принцессы!
В этот момент он впервые признался, что ему известно о том, кто Гизела на самом деле.
– Что нам с ним делать? – спросил один из солдат, удерживавших Тира. – Убить?
Таурин посмотрел на лежащую в костре секиру и покачал головой:
– Возможно, он мне еще понадобится. Мы возьмем его с собой.
И вдруг Тир перестал хохотать. Совершенно спокойно, словно не испытывая боли, он произнес:
– Девушку, вместе с которой путешествует франкская принцесса Гизела, зовут Руна. Я хорошо ее знаю. Мне известны все ее привычки. Если они обе действительно покинут королевство франков, я выслежу их для тебя.
– Зачем тебе помогать мне? – спросил Таурин.
– Мир небезопасен… Это ядовитое место. Мы танцуем, танцуем среди змей, танцуем между вулканов… А я отлично умею танцевать.
– Отпустите его! – приказал Таурин и отвернулся. Он был уверен, что северянин не попытается бежать.
Дни после бегства из Лана ничем не отличались от времени, проведенного в дороге из Руана. Было холодно – согреться можно было только у костра. Хотелось есть – Руне не всегда удавалось вернуться с добычей. Девушки молчали, разве что северянка время от времени задавала вопросы Гизеле, стараясь запомнить новые слова по-франкски.
Однако кое-что изменилось. После Руана Гизеле еще было на что надеяться, но после Лана надежды для нее не осталось. Пережитое вновь и вновь всплывало в ее памяти, и вновь и вновь девушка задавала себе один и тот же вопрос: «Почему?»
Почему Гагон оказался таким злым? Он ведь лучший советник отца! И почему он настолько бессердечен, что готов убить ее?
Наверное, предположила Гизела, Гагон не считает себя бессердечным. Скорее всего, он думает, что действует в интересах короля. А вдруг для короля Карла мир с норманнами и вправду был дороже жизни собственной дочери?
Гизеле было больно думать об этом, и потому девушка сосредоточилась на совершенно другом вопросе: «Куда теперь?»
Единственным местом, куда они могли бы бежать, оставался монастырь в Шелле, где пребывала сейчас ее мать, но Гизела не знала дороги туда, а если бы и знала, в ней был слишком силен страх перед Гагоном, который, несомненно, будет преследовать ее. Принцесса была уверена в том, что Гагон уже выслал за ней погоню.
Еще она с ужасом думала о том, как Гагон накажет Беггу за то, что кормилица не проследила за своей подопечной. Неверная Бегга… Беспомощная Бегга… Изнеженная Бегга, привыкшая жить в роскоши…