Дочерь Божья
Шрифт:
— Вот почему мы не могли защитить вас должным образом, — с сожалением произнес Морген.
Риджуэй понимающе кивнул:
— Ваш рассказ многое объясняет, но все равно непонятно, зачем ФСБ понадобилось убивать вашего человека в Амстердаме. Вы говорите об опасности, исходящей от церкви. Но все опасности, с которыми сталкивались мы с Зоей, шли от русских, я не вижу, где эти две организации — церковь и ФСБ — имеют точки соприкосновения.
— На самом деле вы задали несколько вопросов, — начал Морген. — Во-первых, ФСБ не имеет отношения к убийству в Амстердаме. — Он замолчал, будто одна мысль о том, что он собирался сейчас сказать, доставляла ему сильную боль. — Его убила Конгрегация. Конгрегация Доктрины Веры — новое название Святейшей Инквизиции. — Зоя и Сет скептически посмотрели на Моргена. — Поверьте, — продолжал Морген, — это не первый случай. У Церкви есть и деньги, и влияние. И
— Я думал, что это закончилось на Борджиа, — сказал Риджуэй.
— Это не с Борджиа начиналось, не с ними и закончилось, — печально произнес Морген. — Те просто довели убийства до крайности. Правительства — любые правительства — считают необходимым убивать людей по той или иной причине. Иногда эти убийства преподносятся в свете храбрости и благородства, но затем историю всегда переписывают, чтобы оправдать действия победителей… И в этом схожи Церковь и ФСБ. И та и другая — правящие организации, и обе действуют как правительства. Церковь боится и ненавидит Жириновского. Он и его приспешники — включая большую часть ФСБ — боятся и ненавидят Церковь. И в этой атмосфере всеобщей ненависти и страха рождается братство насилия.
— Но при чем здесь вообще ФСБ? — не унимался Сет. — Им-то зачем все это? Не может быть, что они хотели заполучить это лишь потому, что этого хочет Церковь.
— Отчасти именно поэтому, — сказал Морген. — Но по большей части они хотят получить это по тем же причинам, что и Гитлер. — Риджуэй и Зоя вопросительно посмотрели на Моргена. — Страсти Софии — сила. Сила, которую можно использовать как угодно и кем угодно. Жириновский или такие, как он, использовали бы Страсти Софии, чтобы шантажировать церковь — любую церковь, — добиваясь молчаливого одобрения своих действий: нового русского экспансионизма и геноцида, который наверняка за этим последует. А Церковь всегда легко сплачивала людей против неправедного режима. Жириновский так же, как и Гитлер, прекрасно знает, что государственное правление лишь тогда стабильно, когда оно не конфликтует с религиозными течениями. Люди по всему миру все еще защищают свои религиозные верования… Гитлер, КГБ, группы убей-акушера-во-имя-Иисуса, экстремистские защитники прав животных — все религиозные фанатики и политические террористы по сути своей — кровные братья, — сказал Морген. — Различия между ними ничтожны. Не важно, Жириновский это или кто-то еще. Если не он, найдется другой тиран. Мы не должны позволять тиранам использовать правду, чтобы связывать руки церкви. В нравственном смысле. — В голосе Моргена звучала стальная убежденность.
— Но как вы сможете это сделать, не ввергнув церковь в хаос? — спросил Сет. — Все христианские церкви — любых конфессий — основаны на вере во Христа как Мессии. Разве не вызовет раскол церкви известие о пришествии второго Мессии? Особенно если оно подтверждено документально? Особенно если Мессия — женщина? Не оставят ли многие свою религию, чтобы поклоняться новому Мессии? Наверняка возникнет противостояние между приверженцами старого и нового Мессии. Я о том, что волнения в Ирландии возникли, даже когда люди поклонялись одному и тому же Мессии. А этот раскол будет таким же фундаментальным, как… — Сет замолчал, подыскивая правильные слова.
— Как между христианством и исламом, — вмешалась Зоя.
— Точно, — согласился Риджуэй. Морген смотрел на них так, что становилось понятно — он эти аргументы выслушивает не один десяток лет.
— Вы рассуждаете, как руководство Ватикана, — в конце концов произнес он. — Примерно такая же цепь рассуждений привела императора Константина и его ставленника Папу к решению убить Софию и всех ее последователей. Церкви всегда угрожали — римляне, гунны, вестготы, амбициозные монархи, нацисты, фашисты и им подобные — и так будет всегда. Нисколько в этом не сомневаюсь. — Он умолк, а когда продолжил, его голос был тверже и увереннее. — Но Богу никогда не угрожала опасность, особенно со стороны правды… Разве не очевидно, что именно ложь создала такую ситуацию? Константин и служители церкви больше заботились о сохранении церковных и государственных институтов, чем о вере и спасении душ их паствы. Так что когда они убили Софию и скрыли правду об этом, чтобы сохранить собственную власть, они посеяли семена разрушения, которые теперь дали всходы. Если солгал один раз, потом будешь вынужден громоздить одну ложь на другую, пока правда не останется похороненной так глубоко, что ложь погребет под собой веру. Поэтому каждый Папа провозглашает лжесвидетельства относительно важнейших вопросов веры, а после у него не остается выбора, кроме как защищать ортодоксальную церковь дальнейшим
— Мой отец в это верил, — тихо сказала Зоя. — Он говорил мне, что все религии и верования — как витражное стекло, что окрашивает свет во все цвета радуги. Цветов много, но светит одно солнце. Бог создал нас разными и разговаривает с нами на разных языках.
— Ваш отец был мудрым человеком, — сказал Морген. — Мы — смертные создания, что пытаются постичь бессмертие. Имеют значение лишь наши вопросы. Вопросы, а не ответы, потому что ответы никогда не полны, они всегда ограничены нашими чувствами. И никогда не были истинными, поскольку человеческие «ответы» о тайнах мироздания всегда окрашены в цвета местной культуры, общества, целесообразности, предубеждений, алчности и прочих смертных грехов… И все же, несмотря ни на что, человек должен верить. Вера — то, что питает паше творчество, воодушевляет на подвиги, не объяснимые природными явлениями, позволяет выходить за пределы физического мира. — Он наклонился вперед и поставил локти на стол. — Люди должны верить. И они должны верить в правду. Мы можем стать тем, что даст им эту правду. — Морген смахнул со лба капли пота. — Большая часть того, на что опирается сегодня церковь, — лживо. С исторической точки зрения — правда, такой историк родится через столетие-другое — истина лишь укрепит веру. Но мы и те, кто будет жить после нас, обречены на страдания за грехи, опрометчивость и страхи людей, которые жили в 325 году от Рождества Христова. Альтернатива этому — позволить фашистам, диктаторам и прочим честолюбивым властителям использовать правду, чтобы шантажировать будущее.
Он откинулся на спинку стула; было видно, что он очень устал. Через минуту Сет поднялся, подошел к камину, снял кофейник с огня и поставил его на стол. Посмотрел на Моргена:
— Хотите? — Священник устало покачал головой. Сет налил кофе себе и Зое и вернулся к камину, чтобы опять поставить кофейник на огонь. Энергии Моргена теперь хватало лишь на то, чтобы сидеть за столом, и он держался за грубую столешницу, как держится за обломок доски последний выживший в кораблекрушении. Они сидели молча, слушая, как за окном свистит ветер и шумят деревья, в камине трещат дрова, а в комнате раздаются негромкие звуки человеческого присутствия — дыхание, какое-то движение. Через некоторое время Сет нарушил молчание.
— Не понимаю, как вы, зная все это… пройдя через все это, остаетесь не просто священником, а католиком.
Морген взглянул на Сета и улыбнулся:
— Я прошел через множество кризисов моей веры, как тот, который, судя по всему, переживаете сейчас вы, — ответил он. — Но я считаю, что вера в Бога поддерживает и укрепляет нас…
— Однако сама идея Бога настолько извращена политиками и опорочена организованной религией, — задумчиво произнес Сет. — Даже сама идея Его существования вызывает сомнения.
— Да, — терпеливо ответил Морген. — Так и есть. Вера поддерживает нас, религия разобщает. Но представьте себе вот что. Вы взбираетесь на гору и вдруг замечаете, что волокна страховочной веревки прогнили. Вы отцепите страховку? Отринете свою веру лишь потому, что часть ее сгнила? — Сет нахмурился. — Вера связывает нас с духовным миром, — продолжал Морген. — Но вера и религия — это сплетенные волокна одной веревки. В любой организованной религии истинная вера и богомерзкая ложь переплетены, как волокна этой веревки. Нельзя вырвать волокна зла, не разорвав веревку, и мысль об этом повергает меня в отчаяние. Я всего лишь смертный, мне не дано знать наверняка, какие волокна надо вырвать, а какие оставить.
— То есть вы принимаете церковь такой, какая она есть, со всеми изъянами?
— Почти, — согласился Морген. — Насколько могу. Знаете, я вижу все религии не как витражи, а как множество дверей, ведущих к Богу. Как смертные твари, мы способны объять лишь незначительную часть бесконечности. Так что не удивительно, если каждый народ, каждая культура видит свою маленькую часть Бога.
— Это как в притче про слепцов, описывающих слона? — спросила Зоя.
— Приблизительно, — ответил Морген. — Только каждый из нас слеп по-своему. Я думаю, что в каждой религии есть свой истинный проблеск Бога.