Дочери Лалады. Книга 2. В ожидании зимы.
Шрифт:
«М-м, а что это такое на зубах похрустывает?» – с набитым ртом спросил Гойник.
«Это семена маковые, – чуть слышно ответила девочка. – С ними начинка вкуснее».
«Выдумщица, – усмехнулся Гойник. – Ну что ж, поглядим теперича, какова ты в своём бабьем назначении».
«Ты отдохни сперва, перевари кушанье, – посоветовала Цветанка. – А я пока пойду, искупаюсь – шибко окунуться охота».
«Слинять норовишь? – недовольно прогнусавил вор. – Не выйдет, шмакодявка».
«Ну, пойдём вместе купаться, – миролюбиво согласилась Цветанка. – Ты, поди, быстрее меня плаваешь,
«Плаваю я, как щука, – заявил Гойник, отпивая несколько больших жадных глотков и отставляя кувшин в сторону. И прибавил, с чмоканьем удаляя языком застрявшие кусочки еды из дыр в насквозь гнилых зубах: – Ты, это… меня не дурачь! Я тебе не мальчишка!»
Цветанка вёрткой лисой выскользнула из кустов, отбежала и обернулась, дразня Гойника. Скинув рубаху, она сверкнула в лунном свете маленькой девчоночьей грудью, ещё не налившейся и совсем незаметной под одеждой. Вор с рыком выбрался из кустов на простор речного берега и рванул за Цветанкой по колышущемуся морю высокой травы.
«Врёшь, не уйдёшь! Куда побёгла?! Догоню – узнаешь у меня! Вжарю во все дыры!»
Но не зря Цветанку прозвали Зайцем. Едва касаясь ногами земли, она стрелой долетела до тёмной водной глади, сбросила порты и, тонкая и лёгонькая, с негромким коротким плеском прыгнула и поплыла. Острый осенний холод пронзил её тело, и зубы невольно начали отстукивать дробь.
«Иди сюда, окунись! – звала она между тем, озорно махая рукой Гойнику, который путался в одежде на берегу. – Водичка – пуховая!»
«Вот дрянь! – злобно блеял тот. – Не уйдёшь! Вытащу за шкирку!»
Раздевшись до подштанников и вскрикивая от холода, он полез в воду.
«Паршивка! Какая ж она пуховая? Это ж чистый лёд! Но я тебя всё равно достану!»
«Попробуй, достань… Если сможешь!» – звонким хлыстом вспорол речную тишину смех Цветанки.
Не весёлый это был смех: девочку трясло от холода и ужаса, который взъерошенным зверем вцепился в плечи, мешая плыть. Что есть сил баламутя воду ногами, она боролась, рвалась сквозь воду, а сзади наступал Гойник, загребая длинными худыми ручищами. Только отчаянный жар в груди спасал её, лишь он был источником сил в закоченевшем теле.
«Ну как, хорька своего похотливого поостудил?» – издевательски крикнула она сквозь зубную дробь.
«Ах ты… поганка! – фыркал и отплёвывался Гойник. – Так ты меня надуть вздумала? Заманила, распалила, а потом – серпом по яйцам? Нет, милушка моя… Тебе это с рук не сойдёт! Этим же утром все знать будут, что ты – девка… А более того… я всем расскажу, как сегодня ночью пялил тебя немилосердно, как шмару последнюю!»
«Ничего… и никому… ты уже не расскажешь!» – крикнула Цветанка, направляясь к берегу.
«Ещё ка… ка-а-ак расска… расскажу! – Гойник начал выбиваться из сил, шумно пыхтел и неуклюже бился в воде, словно в один миг потеряв все навыки плавания. – Опозорю на весь город… Пущу дурную славу! Ты со стыда удавишься, дрянь маленькая…»
Его глаза бешено выпучились, лицо неузнаваемо перекосилось. Дёргаясь и хрипя, заглатывая воду, он беспомощно бился, старался выплыть, но телом его овладели судороги. Цветанка тем временем уже выбралась на берег, скрюченная в баранку от
Вспомнив, что забыла шапку в кустах, Цветанка вернулась за ней. Надавив на корень языка, она вызвала рвоту. Вышло из неё немного: она просто перестраховывалась, ибо от пирожка откусывала лишь тесто, не трогая начинку, а в брагу только окунула губы и для внешней достоверности сделала несколько пустых глотательных движений. Выплеснув остатки напитка и закопав не съеденные пирожки, она рванула домой.
Тело разгорелось на бегу, дыхание сбилось, ноги подкосились, и Цветанка упала в траву. Тут же вскочив, она продолжила бег. На пустынных улицах спящего города только перегавкивались собаки, будто разнося новость: Гойник утоп, а помогла ему в этом она, Цветанка. И её счастье, что люди не понимали собачьего языка…
Помогая слепой бабушке готовить снадобья, она хорошо знала, что где лежит. Днём, пока сироты ели розданный ею хлеб с простоквашей и играли во дворе, Цветанка отыскала кувшинчик с настойкой белены и берестяной коробок с её семенами. В малых количествах эта трава лечила, а в больших – могла быть ядом, вызывающим бешенство, судороги и бред, а в худшем случае останавливающим сердце. Она испекла пирожки с яблоками, подобранными ею на улице: кто-то выбросил подпорченные плоды, но Цветанка решила, что добру пропадать не следует. Гниль она срезала, а хорошую мякоть мелко порубила и смешала с семенами белены, внешне похожими на маковые. Отлив бабушкиной браги в кувшин, она добавила туда всю настойку, что была в сосудце – чтобы уж наверняка подействовало.
Заманить Гойника в воду, чтобы действие яда настигло его там и привело к утоплению, пришло ей в голову уже на месте. Изначально она лишь надеялась, что огромное количество белены в угощении само приведёт к смертельному исходу, но зловещая луна, погладив серебряным лучом ей голову, видоизменила замысел. А что, если белена не подействует? Или подействует, но не смертельно? Эти мысли бродили в голове Цветанки, пока она в кустах дожидалась своего «любовника». Душа застыла куском льда, в котором не нашлось места ни жалости, ни страху, ни раскаянию.
Подходя к дому, Цветанка замедлила шаг, чтобы перевести дух. Бабуля сонно заворочалась на печке, забормотала, чмокая:
«Это ты, Цветик?»
«Я, бабусь, – отозвалась та, изо всех сил стараясь не выдать, насколько она запыхалась. – Спи».
Она подала ей чарку бражки, и бабушка, выпив, повернулась на другой бок и опять уснула. Привычные звуки храпа, колышущееся пламя в плошке, уютные тенёта сумрака, удушливый запах волчьего одеяла – всё это окутало Цветанку домашним теплом, отгоняя от неё ледяные призраки ночи. Блеск луны на воде остался далеко позади, бульканье и вопли тонущего Гойника казались страшным сном. Сжавшись комочком в постели, Цветанка закрыла глаза. Спасительная чернота накрыла её с головой.