Дочери Лалады. Книга 2. В ожидании зимы.
Шрифт:
«Ну, будет с вас».
Кто-то спросил:
«Как звать-то тебя, добрый молодец?»
Тот огладил лихие усы, ответил:
«Звать меня Колываном Мстиславичем. На княжеской службе состою, дань с покорённых земель собираю. Собрал дань за двенадцать лет с лесных северян, да вот толкнул меня кто-то в ребро в корчму заглянуть, бражечки испить… Ну вас к лешему! Домой мне пора, отдохнуть от службы надобно. – И в свою очередь молодец спросил: – А чего передрались-то все, я не понял?»
«А… пёс его знает!» – махнул рукой изрядно потрёпанный мужик с синяком в пол-лица и окровавленным ртом.
Земля плыла под ногами Цветанки,
Вернувшись домой поздно вечером, Цветанка с порога учуяла вкусный запах пирогов. Он наполнял домишко плотным и хлебно-уютным теплом, а звон домры и голос Дарёны словно оплетали пространство золотыми узорами. Ребята, теснясь за столом, жевали пироги и заворожённо слушали песню-сказку про Чудо-юдо морское, а бабушка в полумраке печной лежанки задумчиво улыбалась, поглаживая свернувшегося пушистым чёрным шариком Уголька. Медно-янтарный отблеск лучины лежал на волосах Дарёны, распущенных по плечам: рыжевато-русая коса превратилась в пышную волнистую гриву, охваченную через лоб очельем. Весь свет сосредотачивался на её фигуре, как будто певица притягивала его, и воровка застыла, осенённая лёгким крылом сладкой тоски… Ещё никогда возвращение домой не было таким чудесным. Нет, их с бабулей хибарка не превратилась в княжеские хоромы, но тихое сияние, наполнившее дом с приходом Дарёны, казалось прекраснее, чем блеск самых роскошных богатств.
Завидев Цветанку, Дарёна прервала игру, согнала Олешко с большого берёзового чурбака, служившего сиденьем во главе стола, и с поклоном пригласила:
«Садись, откушай, чем мы сегодня богаты…»
Перед Цветанкой оказалось блюдо с пирогами, творожные ватрушки и чашка земляничного киселя. Вроде бы ничего особенного – самая простая повседневная еда, но Цветанка, обхаживаемая столь угодливой, приветливой и милой хозяюшкой, как будто попала на богатый пир.
«Тётя Дарёна, сыграй ещё», – попросил кто-то из ребят.
Улыбнувшись, та снова взяла домру и поплыла лебёдушкой вокруг стола, а очарованные ребята, приплясывая, пошли за нею гуськом. Кто-то пристукивал на ложках, кто-то брякал по пустому горшку, а Цветанка забывала жевать и глотать: её рот сам растягивался в широкую улыбку. Одна Берёзка не плясала – с нарочито скучающим видом сидела за столом, подпирая рукой голову. А Цветанке чудилось, будто это утреннее солнце в девичьем облике плыло вокруг неё в берёзово-белой рубашке, шелестя янтарными прядями – руки-ветви, волосы-крона. А алый узор вышивки – как жарко стучащая в жилах кровь лета…
Ночью Цветанка боялась дышать, чтобы не спугнуть это чудо, посапывавшее рядом под волчьим одеялом. Колдун-месяц, усмехаясь в мутное окошко, ворожил на волосах спящей Дарёны, и Цветанка, боясь её разбудить, позволяла себе ласкать их лишь взглядом. В низу живота набухал и стучал в такт сердцу жаркий ком сладкого напряжения, но Цветанка не знала, чем его разрешить, как дать ему выход.
Утром она посоветовала:
«Надень одёжку поскромнее. И лицо делай попроще, когда на рынке играешь, если хочешь, чтоб тебе подавали… А то госпожой выглядишь».
«В самом деле?» – удивлённо повела бровью Дарёна.
«Ты себя со стороны не видишь, а я вижу, как оно смотрится, – уверенно ответила воровка. – Держишься ты чересчур горделиво, как княжна в изгнании, вот народ и недоумевает. Проще будь – и подавать станут охотнее».
Дарёна последовала её совету. В узелке у неё была сменная рубашка, вышитая более скромно, а вместо своего богатого плаща она соорудила себе накидку из распоротого мешка из-под муки.
«Ну, как?» – спросила она.
«Сапоги, – сказала Цветанка. – Шибко хорошие».
Разувшись, Дарёна озадаченно рассматривала свои сапоги, украшенные бисерной вышивкой и жемчугом.
«Не идти же мне босиком…»
Без лишних разговоров Цветанка взяла их у неё и отрезала ножом расшитый верх голенищ – Дарёна только ахнула, да было поздно.
«Всего-то делов – украшательства убрать, – хмыкнула воровка, вручая ошарашенной Дарёне получившиеся чёботы. – На, щеголяй!»
Первое время Цветанка неприметно присматривала за ней, пока та пела на рынке: мало ли, кто пристанет! Когда появился Ярилко со следами синяков на злющей роже, оставшимися от той драки в корчме, воровка насторожилась, готовая снова вступиться за Дарёну, но воровской атаман прошёл мимо, даже не глянув на певицу. Значит, усвоил урок.
Местные скоморохи прозвали Дарёну Княгиней – за горделивую осанку и лёгкий налёт сословной спеси; впрочем, то, что они считали спесью, Цветанке казалось вполне естественным чувством собственного достоинства. Наладить дружбу с другими певцами и плясунами у Дарёны не сразу получилось, долгое время она держалась особняком, не давая себя, впрочем, в обиду. «Весёлые люди» тоже не с первого дня приняли её: слишком Дарёна от них отличалась – и исполнительскими качествами, и манерой держаться. Подаяние она принимала величественно, как нечто само собой разумеющееся и законно причитающееся ей, не пресмыкалась, не низкопоклонничала перед слушателем и пела как будто для собственной забавы, а не ради заработка. Скоморохи, если им плохо подавали, сворачивали выступление, а для Дарёны деньги, казалось, совсем не имели значения, и эти её отличительные особенности в конце концов начали привлекать к ней слушателей. Она была непривычной, иной, а значит – интересной. Даже, пожалуй, диковиннее медведя, выученного плясать под скоморошью дуду.
Насмешники и злопыхатели, впрочем, находились. Однажды Дарёну закидали грязью и навозом, при этом дразнясь высунутыми языками и показывая пальцем:
«Княгиня – на спине горбина! Мякиной набита, соломой подпоясана!»
Сделали это какие-то совершенно незнакомые Цветанке люди, среди которых были и мужички в возрасте, и молодые хлопцы. Воровка не исключала, что за всем этим мог стоять злопамятный Ярилко, а потому набросилась на них зверем, раздавая тумаки направо и налево, и ожерелье придавало ей сил и быстроты. Насмешники не ожидали нападения – кто-то бросился наутёк, кто-то попытался дать отпор, но испугался внушительного Цветанкиного ножа. Выкрики «княгиня – на спине горбина» ещё продолжались, когда вдруг повеяло ужасом… Толпа шарахнулась в стороны от чёрного всадника на вороном коне.