Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь

Инош Алана

– Да не пропадёт твой батюшка, пристроится куда-нибудь. Он, конечно, рохля, но по-своему мил. А какой он лапочка, когда, закатив глаза, читает свои стишочки!… Поверь мне, такие не остаются без женского внимания слишком долго.

– Уйди, не хочу тебя слушать, – только и смогла буркнуть в ответ Гледлид, отталкивая гладящую её по голове руку.

– Поверь мне, я знаю жизнь, – усмехнулся Хорг, уверенно кивая.

Через пару месяцев Гледлид увидела отца: тот привёз дрова к чёрному входу кухни. Похудевший, нищенски одетый, он, тем не менее, выглядел весёлым и спокойным.

– Вот,

работаю – дрова развожу, – сообщил он. – Совсем не пишу сейчас – устаю под вечер так, что засыпаю, едва коснувшись головой подушки. Да и бумага мне не по карману, если честно. Но знаешь, дитя моё, я совсем не жалею, что покинул дом твоей матушки… Я беден, но дышится мне легче. Только по тебе очень скучаю.

– Где ты живёшь, батюшка? – принялась выпытывать Гледлид. – Я бы хотела навещать тебя… Приносила бы еду из нашего дома.

– Благодарю, доченька, я не голодаю, – покачал головой отец с прежней ласковой улыбкой. – Кусок хлеба с кружкой молока у меня каждый день есть. Но буду рад тебя видеть, родная, если ты зайдёшь в гости просто так.

Отец обретался теперь в подсобной каморке при гостинице, где он подрабатывал дворником и чистильщиком обуви. Пробовал он наняться на более чистую работу – учителем в богатую семью, но что-то не заладилось с хозяевами, и он потерял это место. Многие семьи его знали, и пойти в услужение к знакомым, которые когда-то бывали в доме на чтениях, ему не позволяла гордость… Теперь его красивые пальцы покрылись слоем неотмываемой грязи, но выражение унылой угнетённости ушло с его лица. Он успокоенно кивнул, когда Гледлид ему сообщила, что хранит его стихи, надёжно спрятав их подальше от матушкиных глаз.

– Хорошо, дитя моё, я очень благодарен тебе. Пусть они будут у тебя.

Он отказывался принимать от неё и еду, и деньги, которые выдавались Гледлид на карманные расходы.

– Всё это принадлежит твоей матери. А я больше не хочу иметь никаких дел с этой женщиной. За каждое своё благодеяние она заставляла меня платить с лихвой – унижением.

Место Ктора пустовало недолго: уже через три месяца в доме появился молодой белокурый красавец Архид. Впрочем, брачными узами мать себя с ним связывать не стала, предпочтя оставить его в качестве наложника. Юноша был бедным бесприданником – мать польстилась только на его пригожесть. Держался новый член семьи скромно и обходительно, в нём не было ни спеси, ни жеманства, ни алчности. С Гледлид он пытался подружиться, но обида на мать в сердце девочки была слишком свежа и остра, и часть этого тяжёлого чувства она перенесла на Архида.

А между тем Хорг убеждал Гледлид в своей житейской проницательности отнюдь не без оснований. Когда девочка в очередной раз пришла к отцу в каморку, там её ждало письмо.

«Здравствуй, драгоценная и единственная моя Гледлид!

Я больше не живу здесь. Судьба благосклонно и щедро вознаградила меня за все муки, кои я перенёс от твоей матери. Я встретил удивительную, тонкую, мудрую, благородную женщину, истинную ценительницу искусства. Она часто бывала в доме г-жи Л. в качестве гостьи и слушала моё чтение, и у неё есть все сборники моих стихов. Как оказалось, она – давняя поклонница моего скромного творчества. Мы встретились случайно в этой гостинице, где я предстал перед нею в неприглядном нищенском виде, чем был весьма смущён. Пожалуй, описывать подробности нашей встречи в письме будет неуместным, поэтому скажу лишь, что она незамедлительно сделала мне предложение стать её супругом. Надеюсь, ты не будешь

осуждать меня за то, что я ответил согласием этой умнейшей и достойнейшей госпоже. По-прежнему очень скучаю по тебе и всегда буду рад тебя видеть, но уже по новому месту моего проживания: улица Ореховая, дом г-жи Нармад. Обнимаю тебя со всей моей нежностью.

Твой отец».

Госпожа Нармад, богатая владелица сети ткацких мастерских в нескольких городах, жила в роскошном трёхэтажном особняке в самом конце Ореховой улицы, прозванной так за кусты орешника, густо посаженные вдоль неё. Когда Гледлид назвала своё имя и цель прихода в раструб звуковода, ворота немедленно открылись, и девочка очутилась в тенистом саду с множеством мраморных статуй, уютных скамеечек, резных беседок и благоухающих цветников. Во дворе перед самым домом беспечно журчал водомёт в широкой каменной чаше.

Хозяйка встретила девочку приветливо и усадила за стол, полный лакомств и сладостей. Гледлид вспомнила эту женщину, действительно часто бывавшую у них в гостях на чтениях отца. Ни молодостью, ни красотой она не блистала, но её лицо с неправильными и грубоватыми чертами несло выражение мягкой сдержанности; небольшие, глубоко посаженные глаза смотрели проницательно и вдумчиво, а высокий умный лоб обрамляли затейливо уложенные серебристые пряди. Носила она наряд бархатно-глубокого чёрного цвета, отделанный полосатыми перьями, и высокие сверкающие сапоги.

Отец был одет щегольски и опрятно, как в свои лучшие времена. Он сиял довольством, но неизменно смущался, когда госпожа Нармад устремляла на него нежный взор. У его будущей супруги уже было три мужа, и отцу предстояло стать четвёртым.

– Четвёртый – это лишь по счёту, – сочла необходимым пояснить госпожа Нармад. – В моём сердце ты займёшь первое место, радость моя. Ты – величайший из стихотворцев, и ты должен отдаваться своему призванию без всяких помех в виде приземлённых помыслов о своём пропитании! Ничто так не убивает вдохновение, как нужда и голод. Но теперь это не будет отвлекать тебя от стихов: я окружу тебя заботой и достатком, и ты снова начнёшь радовать своих читателей блистательными творениями. – Госпожа Нармад завладела рукой отца, на которой ещё сохранялись следы его бедственного существования. – Я отмою твои чудесные, предназначенные для пера пальцы в благовонных маслах, умащу их бальзамами, и они вновь станут мягкими, как прежде.

Погладив Гледлид по голове, сия великодушная госпожа добавила:

– Ах, как жаль, что при разводе дети остаются с матерью… Как бы я хотела забрать тебя из твоей ужасной семьи, милое дитя! Моё уважение к твоей матушке изрядно пошатнулось, когда я узнала, как она поступила с твоим батюшкой… Уж прости, что я говорю в её отсутствие о ней такие вещи, но госпожа Лильвана – слишком приземлённая особа, чтобы понимать, какое блестящее дарование она обрекла на прозябание и медленное угасание. Его нужно пестовать, баловать, нежить, преклоняться!

С этими словами Нармад покрыла руки смущённого Ктора десятком пылких поцелуев.

– Не будет ли с моей стороны дерзостью, если я передам через тебя твоей матушке приглашение на свадьбу? – улыбнулась она Гледлид, двинув чёрной с проседью бровью.

– Дорогая моя, на всё – твоя воля, но я не думаю, что это будет уместно, – нахмурился помрачневший отец. – Я не хотел бы встречаться с моей бывшей супругой ни при каких обстоятельствах.

– О! – воскликнула Нармад огорчённо и покаянно. – Прости, я не подумала о твоих чувствах… Конечно, разумеется, всё будет так, как ты пожелаешь!