Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь
Шрифт:
«Наверно, я малость одичала в своих скитаниях, – мурлыкнул голос Млады в её голове. – Отвыкла от людей. Но сейчас твой голосок ласкает мне сердце, горлинка моя».
– Я знала, что ты придёшь сюда. – Дарёна зарылась носом в кошачье ухо, тихонько дыша. – Матушка Смилина мне сказала, что ты иногда здесь бываешь…
«Бываю. Порой, когда я со Смилиной разговариваю, мне кажется, что и матушка Твердяна тоже рядом».
Они не стали никого будить – просто тихо шагнули в дом. Млада с улыбкой склонилась над дочками: Незабудка преспокойно спала, положив
– Ладно, пусть спят, – шепнула женщина-кошка. – Тебе тоже поспать бы надо, ладушка.
– Ты останешься, Младунь? – Дарёна заглядывала в родные незабудковые глаза, пытаясь угадать ответ.
Губы Млады защекотали дыханием её лоб, окутали тёплыми мурашками восторга.
– Долго я от работы и службы отлынивала… Пахота и сев нынче без меня прошли, каюсь. Покос не пропущу.
Остаток ночи Дарёна провела в счастливой бессоннице, любуясь Младой и вороша её разметавшиеся по подушке чёрные кудри, отросшие ниже плеч. Незабудка безмятежно продрыхла до рассвета, уткнувшись в бок сестрёнки-кошки, а утром изумлённо уставилась на родительницу, но не испугалась. Едва заслышав родное и знакомое мурчание, под которое она так любила засыпать, малышка приняла Младу в круг своих близких. Зарянка же долго хмурилась, принюхивалась и не сразу далась в руки. Впрочем, она была отнюдь не робкого десятка, а потому поднимать крик и прятаться не стала.
– Совсем от меня отвыкла малая, – вздохнула Млада. – Может, вкус молока и вспомнила бы, да только оно у меня уж пропало.
– Ничего, как отвыкла, так и снова привыкнет, – заверила Дарёна, наслаждаясь этой умиротворяющей картиной – супругой с дочками на руках.
Когда Млада как ни в чём не бывало вышла к столу, у матери семейства вывалилась из рук сковородка и с грохотом заплясала на полу.
– Младуня, родненькая моя, – завсхлипывала Крылинка, уткнувшись дочери в плечо.
Хорошо хоть горшок с блинным тестом следом за сковородкой не полетел, а то семья осталась бы без завтрака. Он в это утро несколько задержался: у взволнованной Крылинки всё валилось из рук, да и поговорить не терпелось. Пришлось за выпечку блинов взяться Дарёне, которая от счастья даже не чувствовала последствий бессонной ночи и бодро принялась хозяйничать у печки.
– Да рассказывать-то особо и нечего, – сказала Млада, обмакивая жирный, узорчатый блин в сметану и подмигивая старшей дочке, смотревшей на неё исподлобья. Зарянка тут же потупилась и надула губы. – Жила в глухомани, где вокруг на сто вёрст нет ни души. Белогорская земля – великая целительница, грусть-тоску забирает.
Но Дарёне почему-то казалось, что супруге есть о чём поведать, просто время для разговоров ещё не пришло. Зато настала самая пора брать косы и отправляться на луг, который девы Лалады уже освящали водой из Тиши. Раннее утро дышало росистой свежестью, медовая сладость трав густо пропитала воздух; Шумилка, подмигнув Младе с Дарёной, принялась учить Лозу косить – помните, мол? Незабудка сидела в кожаной сумке на животе у Дарёны, а Зарянка в белой рубашонке весело нарезала круги по лугу, то и дело останавливаясь, чтобы присмотреться к родительнице. Когда она, застыв столбиком, настороженно взирала на Младу с потешной серьёзностью, Дарёна не могла удержаться от смеха. Потом малышка шлёпнулась
– Такая же молчунья, как ты, – нежно прильнув к Младе плечом, сказала Дарёна, когда они отошли освежиться квасом.
Женщина-кошка, прильнув ртом к горлышку кувшина, долго пила, и капельки золотистого, ядрёного напитка скатывались по её подбородку. Она не спешила обнимать и тискать старшую дочку – давала ей время освоиться.
– Ну, как оно, сестрица? – К ним подошла Горана, чтобы тоже немного промочить горло.
Млада, за время своего отшельничества ставшая ещё сдержаннее на слова, только кивнула. Вероятно, это означало «неплохо».
К полудню работа была окончена. Шумилка с невестой улизнули «по ягоды», а Дарёна с Младой брели по дикому, заросшему осокой берегу лесного озерца. В тишине то хрустела под ногой ветка, то мягко вспархивала с ветки птица, а в паучьих сетях между стволами покачивались влипшие комары и мошки. Скинув одежду, Млада с тучей блестящих брызг рассекла воду и поплыла широкими взмахами.
– Хороша водица, – отфыркиваясь, сказала она. – Иди ко мне, лада.
Дарёна разделась до нижней сорочки, но потом, повинуясь весёлому комочку озорства и рдея под одобрительным взглядом Млады, сбросила и её. Волны обняли её, прибрежные водоросли скользко защекотали, а потом её тела жадно коснулись ладони супруги. День дробился солнечной рябью на поверхности воды, губы жарко прильнули к губам, а ветерок прохладно обдувал мокрые волосы. Это разумелось само собой, вплеталось в полуденный венок из кувшинок, смеялось лесным эхом и звенело птичьей песней в зелёной чаще.
Вжавшись спиной в траву, Дарёна впитала в себя голодную страсть Млады – всю до капли. Наслаждение было коротким, но острым, как крик; погрузившись в ослепительную вспышку, они долго не размыкали объятий – дышали друг другом и проверяли прочность воссоединения.
– Давай хоть оденемся, а то Зарянка уже через проходы вовсю бегает, – со смехом прошептала Дарёна. – Ещё застукает…
Но разъединяться было до дурноты невыносимо и невозможно, точно они срослись между собой – до последней жилки. В них тёк один и тот же звенящий летний хмель, сливая их души и тела в единое разнеженное на солнышке целое.
Сенокосные дни сплетались в душистый венок. Работая плечом к плечу с супругой, Дарёна не чувствовала ни усталости, ни лени, только полное единение с нею. Они понимали друг друга с полувзгляда, с полумысли; Дарёна сама научилась молчать, чтобы лучше слышать душу Млады. Первый ненасытный пыл от долгожданной встречи поулёгся, и в их отношениях проступила трепетная бережность и тёплая, как летнее солнце, близость. Молчание не разделяло их, а, напротив, связывало звонкой стрункой.
Они лежали ночью на сеновале, глядя на звёзды. Мерцающая бархатная бездна затягивала Дарёну в свою глубину, и только дыхание Млады рядом напоминало о земном.
– А что было там… за гранью пяти телесных чувств? – спросила она. – Когда твоя душа была там… Ты что-то видела?
Женщина-кошка лежала, закинув руки за голову и покусывая стебелёк жёлтого донника. Небо отражалось в её глазах, ставших вдруг неземными, странными и далёкими – у Дарёны даже холодок пробежал по лопаткам от их тёмной глубины.