Догматы полемики и этнический мир
Шрифт:
Я ждал, что Александр Исаевич почувствует, с какой болью я пишу, мы непременно встретимся и от полемики перейдем к дружескому разговору. Читатель для меня - младший партнер. Я прислушиваюсь к его замечаниям, и много мест, вызывавших протест, были переделаны или вычеркнуты. Я даже не представляю себе работы без такого сотрудничества. Но у Александра Исаевича было другое самосознание. Ответ оказался резким, почти исключавшим возможность дальнейшего разговора. Про комплексы - ни слова. Видимо, эти комплексы было больно трогать и прикосновение к ним не допускалось. От национального вопроса отмашка: одни пишут, что в "Раковом корпусе" неверно изображены узбеки, а вы про евреев - некогда мне с вами разбираться! Я все-таки решил продолжить переписку, извинился за одну или две неточности в первом письме, не упоминал
Но общего дела не было. Мы были несовместимы по складу ума, по складу характера. Сотрудничество для меня означало диалог, право оставаться при своем мнении, сознание вечно открытого вопроса, допускающего разные ответы; Александру Исаевичу такое условие было неприемлемо. Я не уверен, что он понял почему, - но он покорился очень сильному импульсу. В нем жил дух, подобный духу пророка Мохаммеда; мир для него резко делился на дар-уль-ислам (царство истины) и дар-уль-харб (царство войны с неверными). А я никогда не преклонялся перед авторитетом однозначной истины.
Желание быть безусловно, однозначно, непререкаемо правым настолько сильно, что заставляет Солженицына идти на риск скандала. Он отмахнулся от всех (не только моих) замечаний, что ночные воспоминания Ройтмана фальшивы. Исправления не были сделаны, во всяком случае, они не были сделаны своевременно. Разговоры о том, что было на самом деле, дошли до КГБ и были использованы в зарубежной полемике. Александр Исаевич ответил брошюрой "Сквозь чад". По новой версии, отношения с товарищами-евреями были у него превосходными. А лоб он разбил себе не в драке. Просто упал в обморок. Зачем же было мстить Люксембургу и Штительману, введя их фамилии в роман?
На этом, в 1985 году, я поставил точку и не собирался превращать ее в запятую и повторить (на новых примерах) то, что я уже писал в 1970-е годы в ответ на "Раскаяние и самоограничение" (сб. "Из-под глыб", 1974). Солженицын безусловно пытается быть объективным. Охотно это признаю и в "2000 годах". Но то, что он глубоко пережил, излагается страстно, полемически. Например, почему-то врезалось в сознание, что Багров, убийца Столыпина, - еврей. А что до того было 8 покушений, когда действовали русские террористы, - остается в тени. То есть 1/9 > 8/9. Плохая математика.
Было глубоко пережито, что на лагпункте, где Солженицын тянул срок, верховодили три еврея. Только мимоходом сказано, что это крупные дельцы-теневики, с большими деньгами, оставшимися у родни, и возможностью подкупать мелкое лагерное начальство. Теневик - особый тип. Отличие теневика от интеллигента важнее, чем отличие еврея от русского. Этническое решает в примитивных племенах, в развитых нациях решает тип. Хлестаков не обязательно русский, он может быть евреем, армянином, итальянцем; в России были свои Гамлеты (не только в Щигровском уезде), свои Дон-Кихоты. Для Солженицына важно, что евреи заставили арийскую женщину отдаться. По-моему, это комбинация теневиков, безразлично, кто они были по пятому пункту анкеты: евреи, грузины, татары, иногда и русские. Согласен, что русским недостает сплоченности: это они доказали в Казахстане. Но русские воры достаточно сплочены.
Недостаток места мешает мне привести рассказы Евгении Гинзбург, Тамары Петкевич, Ольги Шатуновской, как лагерная сволочь добивалась их благосклонности и с каким риском для жизни связано было сопротивление. Во всех трех случаях сволочь была нееврейской, и та сволочь, которая, с благословения начальства, добивала недобитых "троцкистов", тоже не была еврейской. Еврейская Молдаванка осталась только в рассказах Бабеля. Евреи-бандиты исчезли. Может быть, по той же причине, почему евреи перестали попадать в стрелковые роты (в Первую мировую войну - попадали). Комплектование бандитского мира и пехоты шло разными путями, но люди с высшим и даже средним образованием, так или иначе, получали другое направление. В одном случае стихийный отбор уголовного мира подхватывал второгодников, переростков, детдомовцев; в другом - сливки с маршевых рот снимали артиллеристы, связисты и т.п., а в стрелковые роты шел остаток, с образованием до 7 классов. Впрочем, в 1941 году в стрелки еще
В сознание Солженицына врезались три еврея-теневика (они и сегодня врезались в народную память, затмив всех прочих евреев). Три еврея, уже использованные в пьесе "Олень и шалашовка", теперь попали в центр главы "Евреи в лагерях ГУЛАГа", и к этому личному переживанию подобран Монблан фактов, очень разношерстных. Тут и Копелев, и Пинский. Хотя что общего с теневиками у Пинского, попавшего на инвалидный ОЛП и назначенного санинструктором за умение читать по-латыни? Что общего с ними у репрессированного профессора, назначенного счетоводом? Тут ведь были административные соображения. Вор смухлюет и сорвет лапу (взятку), а профессор побрезгует. Лагерное начальство считало контриков золотым фондом для подобных должностей и охотно шло навстречу интеллигентской солидарности. Другое дело - КВЧ. Культурным воспитанием занимались не интеллигенты.
Солженицын видит только этническую солидарность и просто не замечает интеллигентской. В моем опыте этническая солидарность царила только у прибалтов и западных украинцев, а у нас, зеков из "старого" Советского Союза, интеллигенция была своего рода субэтносом. Формировался этот субэтнос со времен Петровской реформы, отделившей европейски образованный слой от простонародья, и в лагере эта пропасть сохранилась. Я был принят, как свой, в группу интеллигентов, среди которых численно преобладали этнически русские. Лагерное простонародье нашей дружбы не понимало и толковало по-своему. У Лени Васильева находили нерусский тип лица, у Жени Федорова мать, приезжавшая на свидание, - брюнетка и т.п. Восприятие мандельштамовской "тоски по мировой культуре" как еврейской сохранилось и сегодня и поддерживается мифом о жидо-масонах, полумифической теорией этносов, евразийством. Но я вышел из лагеря с чувством нерушимой интеллигентской солидарности, пересекающей этнические границы. К сожалению, солидарность поддерживалась общим давлением режима и без внешнего давления оказалась ненадежной. Сегодня я предпочитаю говорить, что надеюсь на Дон-Кихотов.
Однако вернемся к тексту главы о евреях в лагерях. Мне кажется, нельзя валить в одну кучу заключенных и начальников, добровольно избравших карьеру чекиста. Наплыв евреев в кадры ВЧК-ОГПУ-НКВД-КГБ - факт истории. Факт печальный. Соломон Лурье в превосходной книге "Антисемитизм в древнем мире" предупреждал (в 1922 году!): "Евреи, пошедшие на работу в ЧК, плохо знают историю своего народа". И подтвердил это рассказом о веренице погромов в Птолемеевском и Римском Египте, после трехсот лет верной службы евреев в ахеменидской администрации Египта. В народах диаспоры трудности выживания выработали особый тип, готовый на все, чтобы выжить. И в чекистские начальники в 1920-е годы шли евреи этого типа, а репрессировали других (пока, в 1930-е годы, не расстреляли и расстрельщиков). Ставить рядом санинструктора Пинского с кадрами Ягоды так же неверно, как академика Лихачева с вологодским конвоем.
Этнический состав номенклатуры - это интересная проблема, я принял ее из рук Солженицына и по-своему разрабатывал; однако нельзя считать тезисом, допускающим обсуждение, демоническую фигуру Френкеля, просто вытарчивающую среди собранных в книге Александра Исаевича цифр и фактов: "О Нафтоле Френкеле, неутомимом демоне "Архипелага", особая загадка: чем объяснить его странное возвращение в СССР из Турции в 1920-е годы? Уже благополучно удрал из России со всеми капиталами при первом дуновении революции; в Турции уже получил обеспеченное, богатое и свободное положение; никогда не имел и тени коммунистических взглядов. И - вернуться? Вернуться, чтобы стать игрушкой ГПУ и Сталина, сколько-то лет отсидеть в заключении самому, - зато вершить беспощадное подавление заключенных инженеров и уничтожение сотен тысяч "раскулаченных"? Что двигало его ненавистно злым сердцем? Кроме жажды мести к России не могу объяснить ничем. Пусть объяснит, кто может" (c. 335-336).