Договор трех держав
Шрифт:
Вероятно, нам придется воевать в жарких странах – для нас делают сетки от москитов.
У острова Хахадзима становится тесно. Корабли подходят один за одним, они заполняют бухту. От нечего делать ловили рыбу с борта парохода, но ничего не поймали. В Хахадзима погрузили лошадей и собак, собаки поднимают страшный шум. На острове, говорят, красивые девки. На берег нас не пускают».
«4 декабря шестнадцатого года эры Сева. Уже две недели живем на кораблях. Сегодня наконец выходим к месту назначения. Пока с нами военный флот, бояться нам нечего. Нам объявили приказ о начале боевых действий,
«6 декабря. Нам сказали, что завтра мы атакуем побережье врага. Роздали патроны по 150 штук на каждого. Теперь мы можем убивать. Патроны тяжелые, но, кажется, взял бы еще. Прощаемся с кораблем. Вечером подготовили все для десанта. Я упаковал продукты на три раза, положил вместе с патронами. Ранец чертовски тяжел. Ничего, найду кого-нибудь, кто будет таскать, как в Китае».
«7 декабря. Высадились почти в полной темноте. Ожидаемого огня противника не было. Высадка прошла успешно.
Капитан Тахамари объявил о войне, сказал, что наша авиация бомбит Гавайские острова. То же на Филиппинах и в Гонконге. Мы залпами салютовали императору»
«Новый, семнадцатый год эры Сева встречаем на Филиппинских островах. 2 января наша дивизия взяла Манилу. Войскам дали отдых, живем в казармах. За эти три недели, после того как высадились на побережье, мы неплохо поработали. Американцев прижали на Баатане. Теперь им оттуда деться некуда.
Живем весело, берем что хотим. Капитан Тахамари взял себе двух белых девчонок – они сестры. Младшей не больше четырнадцати, вторая постарше. Старшая искусала, исцарапала капитана Тахамари. Он ничего не мог с ней сделать, рассердился и отдал сестер нашему взводу. Они опять хотели кусаться, но весь взвод не перекусаешь. На день их запирали в подвале, а на ночь притаскивали в казарму. Младшая рехнулась, и ее пришлось застрелить. Вторая живет вот уже неделю, привыкла, ходит в казарму, не упирается. Белые – наши враги, то же, что дикие животные, с ними можно делать что угодно»
«8 января семнадцатого года Сева. Месяц идет война... Пользуясь темнотой, пошли убивать туземцев. Говорят, они против императорского пути и помогают белым. Мне не хотелось их убивать, потому что они казались хорошими людьми, но я должен был выполнять приказ капитана Тахамари. Я рассудил так: слова Тахамари приказ императора. Если ослушаюсь, меня казнят. Женщины и дети очень кричали. Многие убежали в джунгли, но не все. Я сам зарубил нескольких человек. Деревню сожгли, главарей увели с собой.
Начальник полиции приказал нам расправиться с захваченными партизанами. Ночью мы вырыли яму в кокосовой роще и закололи пленных. Некоторые были маленькие, как дети. Стояли перед ямой, будто не зная, что их хотят убивать. Зарыли их и сверху забросали кокосовыми ветвями. Нам достались двое. Одного заколол Судзуки, другого – я. Вернулись в полк, распевая военные песни»
«4 февраля. Меня перевели в штаб полка. Командир сказал, что ценит мою работу и послушание, сообщил, что представляет меня к унтер-офицерскому званию. Я ответил: готов умереть за императора.
Наша вишневая, дивизия делает чудеса, продолжаем вести боевые действия, очищаем острова от американских солдат. Слышал, что их командующий генерал Макартур первым
Действуем в пустынных местах, снабжение ухудшилось. В штаб полка приезжал генерал Тачибана. Он сказал придется есть мясо врагов. Враги – животные, животных едят.
Вчера захватили большой самолет, он потерпел аварию, когда пытался сесть в долине реки на берегу, чтобы вывезти окруженных американцев. Не знаю, сколько человек было в экипаже, взяли троих. Двое старались вытащить кого-то из обломков самолета. Не заметили, как мы подошли. Третьего мы вытаскивать не стали, его придавило приборной доской, не хотелось возиться. Оставили под самолетом. По дороге в штаб один убежал, прыгнул с кручи и скрылся в джунглях. Стреляли, но не попали. Третьего привели к начальнику штаба. Начальник ему сказал:
«Ты совершил преступление, и если оставить тебя в живых, это не послужит благу мира. Ты умрешь перед рассветом, как предписывает закон Бусидо. Ты найдешь счастье на том свете. Когда душа твоя перевоплотится в другое тело и ты снова родишься на свет, ты станешь миролюбивым человеком».
Пленному перевели слова начальника штаба, он заплакал, как женщина.
Начальник штаба оказал, что выражает ему сочувствие и даже готов, следуя предписаниям кодекса Бусидо, совершить казнь собственным мечом, но, к сожалению, он занят, и казнить будут другие.
Летчику дали выпить последний глоток воды и посадили в грузовик. В наступающих сумерках мы быстро ехали по дороге. Раскаленное солнце скрылось за холмом, огромная туча затянула догорающее небо. Быстро наступила темнота. Мы проехали мимо того места, где недавно кремировали тело капитана Тахамари. Его убили в перестрелке с американцами. Я закрыл глаза и стал молиться за упокой души капитана.
Вскоре выехали на открытое место, где совершались казни.
Адъютант командира полка сказал:
«Сейчас мы убьем тебя самурайским мечом, как предписывает закон Бусидо. Тебе остается три минуты для покаяния».
Адъютант вытащил из ножен меч, блеснувший при лунном свете. Холодная дрожь пробежала по моей спине, сердце мое усиленно билось. Я ощутил сочувствие к пленному, как требует Бусидо.
Летчика подвели к воронке от бомбы, залитой водой, поставили на колени. Он просил убить его одним ударом. Адъютант тупой стороной меча слегка ударил его по шее, примериваясь, как нанести удар, замахнулся двумя руками и с размаху опустил меч на голову пленного. Голова свалилась в воду. Адъютант сказал: «Теперь его душа летит в нирвану», – и засмеялся.
Он перевернул убитого на спину и одним взмахом рассек ему живот. «Какие толстокожие эти кето, – сказал он, – у них даже на животе толстая кожа».
Адъютант вырезал печень убитого, завернул в лист банана и положил в кузов.
«Командир приказал привезти ему печень», – пояснил он.
Мы забрались на грузовик и поехали обратно. Если вернемся живыми, будет что рассказать. Поэтому я все и написал так подробно.
Теперь я опытный убийца. Мой меч всегда в крови. Хотя это делается во имя моей страны, все же мы очень жестоки. Да простит мне бог, да простит мне моя мать!..»